Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

— Папа, смотри, тараканы появились!

— Вывожу их, но ничего не помогает. Не обращай внимания, пусть крошками питаются…

— Как твоя жизнь, папа? Здоров? Не болеешь?

— Слава Богу, пока тяну! Старый пень не скоро гниет, — беззвучно рассмеялся он. — А у тебя что нового?

— У нас на Псху приезжие из России появились. Вроде все народ верующий, но, к сожалению, непослушный, своевольный, с характером. Есть, конечно, хорошие люди, с ними легче. А вот с другими отношения не складываются… — пожаловался я.

— Послушай, сын, такую притчу. На улице, у тротуара, установили столб с фонарем для освещения, одни люди радовались, что темная часть улицы теперь освещена и уже никто не оступится в темноте. А другие сердились, говоря: если фонарь погаснет, то наверняка можно будет об этот столб разбить голову! Так обычный столб может радовать одних и огорчать других. Знаешь, на всех не угодишь… Так и ты держись с людьми середины: сильно ни с кем не сдруживайся, потому что потом бед не оберешься, но и не враждуй с людьми. Лучше себя ущеми, чем других. Тогда все постепенно наладится.

— Спасибо, папа. Только когда за глаза ложь говорят, обидно становится, — не удержался я, вспомнив услышанную обо мне клевету.

— Учись, сын, на простых жизненных примерах. Рос на улице большой платан. Часто прохожие хвалили его: «Какой красавец! Какой пышный платан! Какую большую и густую тень он дает! Как хорошо под ним отдыхать в жару…» Раздавались и другие голоса: «Сколько листьев осыпается осенью с этого дерева! Сколько от него мусора! А зимой с него падают ветки — и все это нужно убирать! Ведь он к тому же солнце загораживает…» А платан от этого не становился ни больше, ни меньше. Он всегда оставался одним и тем же. Так и ты, сын, держи себя в руках…

Его наставления запоминались и помогали мне в житейских ситуациях, удивляя меня тем, как я раньше не замечал у отца такого непосредственного мудрого опыта. Похоже, не зря его приблизил к себе наш духовник.

— А как батюшка, папа? Что о нем слышно?

— Отец Кирилл? Прибаливать начал. Я хожу иногда к нему на исповедь, когда он здоров. А больше он лежит… Придешь иной раз, глядь, — а его нету, говорят, болен, — посетовал отец. Это известие меня опечалило. Так хотелось верить, что старец и мы, его чада, будем всегда здоровы, останемся неизменно в одном и том же возрасте и никогда не произойдет никаких печальных изменений. Но они происходили неумолимо, неприметно накапливаясь, и обнаруживали себя с каждым приездом все более отчетливо и угрожающе. Свои переживания я высказал старику.

— В этом мире, как посмотришь, нет никакого выхода, папа, увы… Что ни возьми, все распадается. Даже отчаяние берет…

— Знаешь, сын, люди похожи на белку, которая бежит в колесе. Как желает она добежать до соснового леса! Или вот, к примеру, яблоко гложет червь. Все его мысли о том, бесконечен ли его сладкий мир. Комар, бывает, звенит возле нашего уха. Сколько волнения и страсти в его звоне? Помедленнее бы белке бежать в колесе, и червю не торопиться бы съесть свое яблоко, а комару бы потише звенеть возле твоего уха. Могут ли помочь им эти советы? И смогут ли они догадаться, что нужно делать? А человек? Сможет ли он найти себя в своих житейских поисках? И мы, и батюшка, и остальные люди — смертны, но главное не это, а то, как мы принимаем смерть, — трусливо и жалко или с полным достоинством и силой духа! Так мы преодолеваем даже ее… Вот и сейчас отца Кирилла не видно, значит, болеет, — продолжал отец, пока я задумчиво сидел перед чашкой остывшего чая. — Кстати, сходи в мэрию, узнай, что там с нашими документами насчет дома.

— Ладно, папа, завтра схожу, — ответил я, удивленный неожиданным переходом нашей беседы к обыденной жизни.

— Суета и есть беличье колесо, сынок, — заметил отец, увидев мой удивленный взгляд. — Иногда нужно посуетиться, чтобы вырваться из суеты… Бывает, нужна иголка, чтобы занозу вытащить. А потом иголку откладывают в сторону. Этот дом — та же самая заноза…

В мэрии пришлось выстоять долгую очередь в коридоре, набираясь терпения в Иисусовой молитве. В кабинете, куда я сдавал бумаги на приватизацию дома, мне сердито сказали:

— Что вы беспокоитесь, мужчина? Документы вы сдали, теперь нужно ждать.

— А сколько ждать? — Я не собирался просто так уходить.

Машинистка, бойко стучащая по клавишам, оглянулась.

— Вам же сказано было, может, год, может, два. Случается, за полгода делают документы. А если найдут в ваших бумагах неточности, то и больше придется заниматься. Тем более сейчас у нас одни отделы закрывают, другие объединяют!

Такое сообщение озадачило меня.

— А если ваш кабинет переведут в другое место, где тогда вас искать?

Лицо сотрудницы выразило недоумение.

— Нас искать не нужно, мы сами вас найдем…

С этим ответом я вернулся к отцу. Он вздохнул:

— Ладно, сын, подождем. Мы же с тобой терпеливые. И на том спасибо…

Ты сказал, Господи: Предоставь мертвым погребать своих мертвецов (Мф. 8:22). Вот я — мертвец пред Тобою, Боже! Кто же мертвецы мои? И когда я внимательно смотрю внутрь себя, то ясно вижу свои пустые бесчисленные помышления — вот мертвецы души моей. И она беспрестанно то погребает их, то вновь выкапывает из земли воспоминаний. Нет конца этим дурным действиям, и нет счета моим мертвецам. Не хочется мне, Боже, очень не хочется оказаться в вечности лицом к лицу с этими мертвецами, когда тело мое оставит меня! Все что я вижу, слышу, обоняю и вкушаю — вновь и вновь распадается предо мной, вызывая лишь одно разочарование их призрачной игрой. Но вижу в себе с удивлением и свет духовной зари — свет благодати Твоей, Господи, который возвещает, что близок к душе моей новый день безмерной нескончаемой жизни, и кроме Тебя нет мне иного помощника, а кроме веры — нет иного прибежища, а кроме молитвы — нет иного проводника в страну живых, в лучезарную страну непреходящей истины.

Слышу чудесный и кроткий зов Твой, Иисусе, влекущий меня к Тебе! Даруй же мне мужество беспристрастно пройти через сей мир, с его опаляющими страстями, и дай мне смелость пройти сквозь ад злобных помышлений духов поднебесных! Обезобразилась душа моя на умственном торге дурных помыслов и пожеланий, а ныне не знает, как развязаться с ними. И теперь рождается во мне самом стойкое неприятие безобразия моего и ненасытимая жажда омыться в чистых струях Твоей святой благодати. Вселись же всецело в меня, Возлюбленный Иисусе, дабы стал я причастен Царству Твоему и усладил бы взор свой Его красотами. Уневести мою душу чистотой сияния Твоего, чтобы познала она, Сладчайший Иисусе, пути Твои и вошла в чертог премудрости Твоей! Пусть светлая благодать Твоя станет моей путеводной звездой, дабы узрел я в яслях Божественной любви Твоей новорожденного младенца — сияющий и преображенный дух мой, вселившийся в несказанный мир Небесного блага и преизобильного духовного блаженства.