Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

Тебя, Боже мой, ждут верные твои, когда Ты заглянешь в их спящие души пресветлым утренним лучом Твоей Божественной любви. Ты исполняешь возвышенные надежды детей Твоих, Господи, а от интриг их и мелочных забот Ты кротко отворачиваешь прекрасный лик Твой, ибо так Ты воспитываешь чад Своих, погрязших в мелочных распрях и забывших о своем спасении и славе Твоей. Ты ясно зришь, до мельчайших деталей, любой добрый помысел, а к немощам нашим Ты долготерпелив, милосердно ожидая изменения сердец наших. Ты не желаешь меня стыдить, когда я не готов к приходу Твоему в недра души моей. Готовность моя — в чистоте сердечного упования на Тебя и на всесильную помощь Твою, ибо в Тебе победа над немощами нашими. Ожидать Тебя, Господи, значит любить Тебя неотрывно, поскольку знаю, что Ты не замедлишь, когда узришь готовность мою и решимость соединиться с Тобою навеки в Божественном единении любви!

Возненавидел я душу свою по благому слову Твоему, Христе мой, и неожиданно зрю себя подобием Твоим по Духу Твоему и в Самом Тебе с изумлением… созерцаю об оженное человечество мое. Но когда соединяюсь с Тобой, Боже, во Святом Духе Твоем, исчезает всякое различие между нами и всюду остаешься только Ты, единственный, исполненный величайшей любви и святости. Имя любви — мудрость, имя святости — целомудрие. А то состояние, откуда Ты воззвал меня, заблудшего сына Твоего, есть ад, имя которому — пристрастие. Став любовью, смотрю на Тебя через любовь, ибо Ты изменил очи мои, коими и людей Твоих вижу как святых Ангелов, чьи сердца сияют отражением Твоей Небесной любви.

Окутанное низкими серыми облаками августовское небо словно приумолкло и задумалось. Затем хлынул такой обильный ливень, что пожухлая садовая луговина сразу запенилась пузырями, по дорожкам побежали мутные ручьи. Ласточки, только что реявшие над нашими головами, почти задевая их крыльями, мгновенно попрятались на чердаке и, рассевшись на чердачных балках, поблескивали из-за укрытия бусинками глаз.

Мы с послушником забежали в летнюю кухню и отдышались.

— Ну и хлещет! — приуныл Аркадий. — Вот тебе и поход…

— Не унывай, дорогой мой, пока погода злится, монах в молитве веселится, — подбодрил я печального товарища. — У нас в кельях и без того дел полно.

Знойные дни на исходе лета скоро высушили почву. Мы дружно взялись за работу и прополку сорняков в огороде, сами того не ожидая, закончили быстро. Давно мне хотелось найти место в горах для маленькой церкви Святого Иоанна Предтечи, и предстоящий поход к нижнему Бзыбскому каньону привлекал меня этой возможностью. На Серебряном хуторе, выглядывавшем серыми крышами из лесной зелени, нас встретил хозяин Александр — крепкий приземистый человек в кепке, лихо заломленной на затылок.

— Заходите, отцы, рассаживайтесь, отведайте нашего медку! Вы у нас редкие гости, как солнышко весной! А зимой его у нас совсем нету, так и живем, как за Полярным кругом… — Улыбка не сходила с его открытого доброго лица. — Пробуйте мед, не стесняйтесь!

— Вкусный! А он ваш собственный? — спросил иеромонах, намазывая медом большой ломоть хлеба.

— Нет, не собственный! — рассмеялся Александр. — Пчелиный… А вот настоящий лесной мед мы вместе пойдем собирать. Увидите, как его добывают! С нами мой брат пойдет, большой любитель лесного меда!

Он оглянулся: из соседнего дома вышел хмурый мужчина, по виду охотник. За ним, с угощением в руках, показалась хозяйка, за которой, смущаясь, шла невысокая девочка-школьница, лицом похожая на мать.

— А это мое семейство, жена и дочь! — продолжал Александр.

Они, подойдя, взяли у нас с иеромонахом благословение.

— Батюшка, наша Тамара уже на церковные службы ходит, хочет пению научиться, — обратилась ко мне мать, явно гордясь своей дочерью.

— Это хорошо. Отец Ксенофонт как раз знаток клиросного искусства. Пусть у него учится, — ответил я.

— Хотите посмотреть, как я живу, отец Симон? — неожиданно спросила бойкая школьница.

Мы зашли в дом, который тоже словно пропах медом.

— Я сделала в доме свою келью. В ней и молюсь, вот..

Она отдернула занавеску. В углу располагались скромные иконочки, на полке — духовные книги: старенькое Евангелие и ряд привезенных нами из Лавры книг, которые каким-то образом попали к ней.

— Это родственники нам на хутор книги передали, когда вы в селе их дарили, — сказала она, заметив мой взгляд.

Собираясь выходить, я увидел на стене над кроватью, недалеко от икон, фотографии «Битлз».

— Слушай, а они у тебя здесь почему?

— Я их очень люблю.

— Ну, здесь им не совсем подходящее место, Тамара.

— Я перевешу, — застеснялась она.

После обеда наша группа вышла из хутора. Ходким уверенным шагом охотник с братом двигались впереди. Тропа в густых пихтах забирала круто вверх. Тяжелые рюкзаки давали о себе знать: приходилось часто останавливаться, чтобы передохнуть. На небольшом перевале стало посвежее и вид открылся замечательный: стального цвета остроконечные скалы, поросшие высокими пихтами, скрывались в облаках.

— А мне здесь нравится, — восторженно протянул отец Ксенофонт, разглядывая местность. — Если благословите, я потом получше исследую эти места на последнее время? Антихрист-то уже близко… — Он вопросительно взглянул на меня.

— Если нравится, то можешь подыскать место для кельи. Была бы вода…

— Воду найдем! — услышав наш разговор, подошел Александр. — Она рядышком, в балочке. Если батюшка найдет подходящее место, мы с братом поможем ему келью поставить…

Мой друг с надеждой произнес:

— Может, так и сделать, отче? Чтобы как у вас, на Грибзе?

— Попробуй, я не против.

Мы долго спускались вниз, к небольшому притоку Бзыби, затем поднялись на противоположный крутой борт ущелья. Стемнело. Небольшая лесная полянка под зеленоватым вечерним небом располагала к отдыху.

— Здесь и ночлег соорудим! — сказал наш проводник и знаток по лесным пчелам, брат Александра Николай, и снял свой рюкзак, кинув его на землю.

На потрескивающем и стреляющем красными искрами дымном огне костра он приготовил чай, достал сыр и домашнее сливочное масло. Братья вынули сухари и крупы.

— Поешьте пока наши продукты, а свое пшено на другой день оставьте! — посоветовал охотник.

Среди камней, обросших, словно бородой, клочьями мха, все устроились как могли. Звездное небо дышало в лицо хвоей и сырыми папоротниками. Под глухое уханье филина прочитали монашеское правило. Затем молились по четкам, пока не навалилась усталость.