Илья Мельников - Буддизм в современном мире

Наставник нес персональную ответственность за своего ученика. Причем ответственность эта понималась гораздо более широко, чем ответственность «за жизнь и здоровье» школьника в западных школах. Лама принимал на себя ответственность за всю дальнейшую жизнь ученика, за все поступки, который он совершал и которые мог совершить в будущем, за применение им своих знаний на практике. Учитель должен был быть очень осторожен в передаче знаний: неверное истолкование секретных положений и практик тантры могло не просто оказаться пустой тратой времени и сил, но и нанести непоправимый вред самому ученику и его окружающим. А неверно направленная практика тантры могла иметь самые катастрофические последствия: путем упорных тренировок ученик развивал такие способности, с помощью которых его мощь и влияние на людей многократно возрастали. Так, для тибетских лам не является недостижимым чудом левитация, или самая настоящая телепортация. Да, по многочисленным наблюдениям, тибетский лама высокого уровня может перемещать свое тело в пространстве, просто пропадая в одном месте и появляясь в другом. Энергетика этих людей такова, что они способны совершенно нагишом сидеть на снегу в двадцатиградусный мороз, при этом генерировать вокруг себя такое тепло, что его хватало, чтобы растопить под собой лед и согреть все живое в радиусе одного – двух метров вокруг своего тела. Прибавить к этому великолепные врачевательские способности, которые могут показаться чудом, – мы ведь слышали о тибетской медицине? Да еще парапсихологические способности – чтение мыслей, способность к внушению, ясновидение. Ну, чем не портрет сверхчеловека? Страшно себе представить, что такой лама вдруг направит свои способности на черное дело…

А такое бывало, о чем говорят тибетские предостережения. Именно поэтому отбор учеников производился чрезвычайно тщательно.

Алама всегда помнил, от кого пришел Гаутама в его общину. В общине созерцателей Гаутама достиг многого. Успехи его впечатляли. Он стал всеобщим любимцем, ибо никогда не отказывал в помощи и всегда находил силы для того, чтобы поддержать другого. Казалось, что этот человек вовсе никогда не устает. Он был вынослив, как буйвол, силен, как лев, и ловок, как леопард. Его тело было закалено аскезой у Араты, дух силен, ум строен и настойчив. Мягкое обхождение и всепоглощающая доброта помогали ему обращать сердца в его пользу. Причем нельзя было отрицать, что Гаутама обладал внешней привлекательностью, что, конечно, может и не важно для адепта, который ищет истину, однако, тем не менее, в глазах окружающих только поднимает авторитет общины. Да, ученик был завидный. Негоже цепляться за такие мысли, ибо любая зацепка за земное есть привязка к этому изменчивому миру, однако пока мы живем здесь, на этой земле! А как интересно было беседовать с Гаутамой вечерами, когда все практики были закончены, и можно было отправляться на покой. Никогда и не с кем ему не приходилось вести таких интересных бесед, даже, нужно признаться, с его старым другом Уддахой. Уддаха тоже заприметил выдающегося ученика, и вскоре его визиты стали более частыми, а разговоры втроем более длительными. Казалось, так будет всегда, но Алара немало пожил на свете, чтобы не чувствовать: как новая луна сначала набирает силу, полнеет и расцветает, так потом она становится все меньше и меньше, превращаясь в тонкий серп, чтобы затем исчезнуть с небосклона.

Гаутама, как и новая луна, расцветал в общине. Расцветал долго, согревая своим светом и своих сотоварищей по общине, и учителей. Однако теперь все повернулось вспять. В его беседах появлялось все больше вопросов, на которые ни Алара, ни Уддаха не могли ответить. Вернее, они отвечали, однако их ответы вовсе не удовлетворяли Гаутаму. Впрочем, учителя и сами признавали, что передают лишь ответы предыдущих учителей. Освоив науку созерцания, Гаутама вскоре превзошел лучших учеников и, надо признаться, не отставал от своих учителей. Учить его больше было нечему… Алара как-то поделился своими сомнениями с Уддахой. Тот только скорбно кивнул головой – он сам заметил, как уходит от их учений Гаутама. Да, тому нужно было иной. Нечто большее… Однако он не терял надежды удержать этого ученика, украшение общины. Только вот как это сделать? Этого не знали ни один, ни другой.

Однако уход Гаутамы из общины все равно для всех стал неожиданностью. Как-то, после вечернего сбора, когда вся община собралась расходится после проповеди, которую на этот раз вели оба учителя, Гаутама поднялся со своего места, накинул на плечи золотистый плащ, и обернулся, чтобы последний раз взглянуть на своих братьев, собравшихся вместе. Как будто чувствуя, что сейчас произойдет нечто важное, ученики застыли. Никто не расходился. Разговоры замерли на устах. Взгляд Сиддхартхи проплывал по лицам, которые стали за годы отшельничества родными ему, он видел глаза, направленные на него, глаза ждущие, глаза удивленные, глаза печальные, самые разные глаза, в которых единым было одно, – желание, чтобы он не уходил. Единственная невысказанная просьба, которую он не мог исполнить. Он покинул отца, мачеху и сына, он покинул своих жен и дворец ради Истины. Он не может остановится, ибо даже здесь, в этой великолепной общине он не нашел Истину. Сиддхартха грустно улыбнулся и направился к заставшим на своих местах учителям. Алара смотрел прямо на него. Уддаха смотрел в землю.

– Достопочтимые! Спасибо вам за все, что вы сделали для меня. Никогда я не забуду вашей доброты. Однако нельзя камню долго лежать на одном и том же месте, иначе он зарастем мхом. Позвольте же мне покинуть вас.

Уддаха быстро вскинул глаза на Гаутаму. Лицо ученика было непроницаемо. Однако нет, это было не лицо ученика. Это было лицо человека, который понял суть явления, и не имеет больше желания заниматься им. Это было лицо равного ему. Взглянув в глаза Сиддхартхи, Уддаха увидел там нечто такое, что сразу же заставило его забыть о том, какие доводы он готовил, чтобы удержать Гаутаму в общине. Этот отшельник знал больше, чем его учителя. И Уддаха ничего не сказал…

Однако Алара был иного мнения. Он обнял Сиддхартху за плечи, и, глядя ему прямо в глаза, вопрошал:

– Отчего же ты покидаешь нас, Гаутама? Разве ты видишь изъяны в нашем учении? Разве есть учение более чистое, чем наше? Где ты будешь его искать?

– О мудрейший! Нет учения превыше вашего. Я не видел такого. Однако я не вижу никакой пользы в созерцании.

– Как?! – в один голос воскликнули оба учителя.

– Разве не учили Вы, о достойнейшие, о неизменности души? Какую же пользу может дать ей созерцание или любая другая практика? Если душа неизменна, что может повредить ей либо возвысить ее? Разве не смешными будут наши попытки как-то воздействовать на нее? Разве не все равно будет Атману, в какой оболочке придет к нему эта душа, ведь она остается все той единой и неменяемой сущностью? Право же, Атман кажется мне слишком разборчивым, если он станет обращать внимание на развитие нашего духа, ждать, когда он подготовит душу к встрече с Божественным, если подарок-то не меняется никак… Итак, душу мы совершенствовать не можем, можем лишь совершенствовать наш дух. Но ни дух, ни тело наше не нужны Атману. Не кажется ли Вам, что в этом случае наши практики теряют свой смысл?