Антонин Капустин - Пять дней на Святой Земле и в Иерусалиме

Спустившись с возвышенности Голгофского холма, я сквозь малое оконце пристроенной к нему стены видел самою скалу обсеченную здесь отвесно первыми строителями храма. В преддверии этой комнаты стоявшие некогда гробы царей-освободителей Иерусалима, при всем должном уважении к их памяти, и мне показались неуместными здесь. На вопрос мой, как они могли исчезнуть во время последнего пожара, мне ответили, что тогда было не до гробов людских. Просто и сильно! Пустые гробы Иосифа и Никодима свидетельствуют ясно, что даже и самые погребатели Господа, даже и святые, издревле чтимые и блажимые церковью, даже и в отдалении от Голгофы не нашли себе покоя там, где покоился некогда Владыка твари и Господь славы. Суетным ли памятникам суетной жизни дальних воителей, мечом приобретших себе суетное титло царей Иерусалима, оставаться было под одним кровом с памятником величайшего события земли? Только слепому самолюбию Европы надобно приписать то ожесточение, с каким вообще нападают на это «святотатство» греков: Годофред и Бодуен (Балдуин) для поклонников-католиков закрывают собою все другие историческое облики Иерусалима. Они носятся перед ними в воздухе от самого берега родной земли по всему Средиземному морю, беспрестанно вмешиваясь в их мысли, по крайней мере, слова, и односторонне заправляя их доброе боголюбивое чувство. Разные описания Святых мест, составленные в исключительном духе латинства [3] Со мною была подобная книга – «Palestine», – надписываемая также: «Livre d’or». На заг давном листе ее поставлснны блестящие фигуры Годфрида и Давида могуг служить девизом всего издания. Поминутно дивишься в ней слепой односторонности писателей, за свою ученость и благочестие достойных уважения. Почти к каждой статье примешаны подвиги крестоносцев, а картинки переполнены фигурами латинских монахов. Точно Палестина есть Испания! , которыми запасается (или запасаем бывает) паломник, успевают до того предзанять его ум и сердце, что, ступая на Святую Землю, он вместо умиленного Христолюбца является там разъяренным рыцарем «Св. Стула», до которого Иерусалиму нет никакого дела. Удивляет меня всегда, как не поймет смешной стороны всего этого умный мир!

Было далеко за полдень, когда я оставил храм. Большая часть общества нашего отправилась уже в Вифлеем, откуда намерены были безостановочно продолжать путь, через обитель Святого Саввы, на Иордан. Сроком для этой поездки было утро послезавтрашнего дня, – дня, в который около обеда уже предположено было ехать обратно из Иерусалима. Я не знал, на что решиться Хотелось и на Иордане побывать, и осмотреть подробнее оба Святых Града. Последнее желание, видимо, должно было превозмочь. Я удовольствовался возможностью видеть Иордан с горы Масличной. Пользуясь четвертью часа свободного времени, я пошел в монастырь Архангельский, называемый «нашим» в беседе поклонников-соотчичей, чтоб иметь понятие частию вообще о поклоннических приютах, в особенности же о помещении нашей, пока de facto не существующей Миссии. Монастырь этот опять только монастырь по имени. В существе он – заезжий или точнее захожий двор с площадками и переходами вниз и вверх, с закоулками и захолустьями, тесный и мало опрятный, опаляемый жгучим тогда полуденным зноем и поражаемый лучами солнца, отражавшимися на белых стенах его келий. Встречавшиеся мне лица все были поклонники. От них я едва доспросился, где тут церковь, хотя стоял возле самой стены ее. Так она мало похожа на храм Божий. Заглянув в две-три комнаты и встретив там добрую Русь нашу во всяких положениях, я напрасно добивался узнать, где находятся келии архимандричьи и может ли кто-нибудь показать их мне. На все вопросы был один ответ: «А не знаем, мы здесь странные». Походив таким образом по террасе около церкви и напрасно прождав кого-то, кто обещался достать ключи от келий и исчез вместе со своим обещанием, я отправился к себе на квартиру. Там уже готовы были к отъезду в Вифлеем. Если бы читатель присутствовал при нашем отправлении из одного Святого Града в другой и имел терпение сопутствовать нам туда, он бы не раз почудился тому, как боголюбивый поклонник ежеминутно готов бывает иногда превратиться в себялюбивого туриста. И это тоже Русь, и тоже добрая, но она уже не говорит: «Мы здесь странные». Ей почему-то все воображается, что она у себя дома, и что ее слово тут закон. Говорю это для того, чтобы читатель, в какую-нибудь летучую минуту умиления, не составил ложных заключений относительно своей природы нравственной и не подумал, что достаточно дохнуть кому-нибудь священным воздухом, чтобы вдруг, так сказать, переродиться.

Мы выехали из города около вечере теми же самыми воротами «Давидовыми», которыми и въехали вчера в город из Яффы. Но сейчас же за стенами Иерусалима дорога разделилась на две ветви: северо-западную и южную. По первой мы ехали вчера, по второй направились сегодня. Она немедленно повела нас в ложбину, которую мы должны были пересечь диагонально. По мере отдаления от жилищ человеческих, всегда стесняющих своим временным и местным характером полет мысли, передо мною начала вскрываться историческая картина древнейшей жизни народа, ставшего своим всякому христианину. Лица Авраама и Мелхиседека, несмотря на яркое освещение их бытописанием, не представлялись мне в желанной близости. Напротив, образы Давида и Соломона выступали в чертах яснейших. Мы ехали по местности, где при первом были сады, памятные всем, кто знает историю сего царя, а при втором – пруды, известные под его именем и также памятные. Лощина, загибаясь к востоку, все делалась глубже и, обойдя Иерусалим с южной стороны, соединялась с долиною, носящею имя Иосафата, по которой в зимнее время течет ручей или поток Кедрский столько известный по Евангелию. За местом соединения двух рытвин начинается великое ущелье, идущее до самого Мертвого моря. Обозревая все это с противоположной Иерусалиму высоты, я припоминал грустную историю царей Давидова рода с их непостижимою страстью к идолопоклонству; и опять с любовью возвращался к их родоначальнику, который на этих самых местах стоял некогда с своим войском, осаждая возвышавшийся по ту сторону оврага замок Иевусеев, и, взяв его, перенес сюда столицу своего царства. С тех пор место это прикрепило к себе судьбы человечества. Пытливости моей усильно желалось взглянуть на него из современности Соломоновой. Какою жизнью кипела тогда эта глухая пустыня, и какою благодатью веяла эта сухая земля! А каким истреблением была поражена потом! И какими потоками крови напоена – до пресыщения!

Вид на Иерусалим и Сион с горы Злого Совета