Сергей Кривовичев - Наука верующих или вера ученых: век XX

О христианских убеждениях Н. Н. Боголюбова знали большинство из его учеников и коллег на протяжении всего советского времени. Вот как вспоминает об этом академик Б. Е. Патон, Президент Национальной Академии наук Украины:

«Основой философии Н. Н. была глубокая религиозность. Он хорошо знал порядок богослужения. Никогда не скрывал этой стороны своей жизни и, по возможности, посещал церковь. <���…> Для Николая Николаевича были характерными христианская доброта, интеллигентность и чуткость, связанные с его глубокими религиозными убеждениями. К нему тянулись молодые коллеги, ученики. Затаив дыхание слушали каждое его слово, каждый совет. Н. Н. любил молодежь и всю жизнь активно сотрудничал с молодыми научными сотрудниками. В лекциях Н. Н. всегда появлялись новые идеи, новые методики, новые научные направления. Его многочисленные учебники, монографии и статьи стали подлинным достоянием мирового научного сообщества» [14] Б. Е. Патон. Великий ученый // Еженедельник ОИЯИ. № 37 (3976). 2009. С. 4–5. .

К сожалению, советское время не располагало к открытому изложению взглядов Н. Н. Боголюбова на отношение науки и веры в его жизни и научном творчестве, и для нас они неизвестны. Одному из своих учеников ученый говорил:

«…когда я помру, вас, наверное, спросят обо мне. Скажите, что я был верующим христианином. Всю жизнь трудился. С тринадцати лет серьезно занимался наукой. А впрочем, характером особо вредным не отличался» [15] А. Н. Тавхелидзе. Н. Н. Боголюбов (штрихи к портрету). В сб.: Воспоминания об академике Н. Н. Боголюбове. К 100-летию со дня рождения . М., МИАН, 2009. С. 135. .

Науку можно представить величественным монолитным зданием, над возведением которого единодушно трудятся тысячи и тысячи ученых тружеников. Одни занимаются укладкой кирпичей и заделкой швов, другие проектируют разметку комнат и коридоров, третьи работают в лестничных пролетах, выкладывая ступени наверх – к новым этажам. И только единицы видят общий план здания, его судьбу и назначение и знают о том, насколько мало́ оно на поверхности земли по сравнению с просторами Вселенной. Они предугадывают направление развития науки, и их идеи живут долго после их ухода в другой мир. Этих людей можно сравнить с пророками, в груди которых горит уголь нового знания и которые не могут не возвестить его людям.

Владимира Ивановича Вернадского, 150-летие со дня рождения которого отмечалось в 2013 году, можно назвать пророком естествознания. Глубина проникновения научной мысли и сила прозрения в тайны Космоса заставляют задумываться об истоках и смысле его жизни и деятельности, его научного и духовного дара. Недавно изданные дневники Вернадского позволяют хотя бы отчасти понять его внутренний мир и выявить основные черты его духовного облика. Многие могут удивиться тем, что очерк о Вернадском включен в эту книгу, но публикация дневников и неизданных рукописей ученого показывают, что его мировоззрение было далеко от агрессивного атеизма советской эпохи. Более того, сам атеизм Вернадский рассматривал как своеобразную форму религии:

«…атеистические представления… по существу, это те же религиозные концепции, основанные на вере» [16] В. И. Вернадский. Философские мысли натуралиста. М., Наука, 1988. С. 82. .

Как и у многих великих русских ученых XIX–XX веков, корни рода Вернадских уходят в духовное сословие. Его прадед – Иван Никифорович Вернацкий – был священником в селе Церковницы на Черниговщине. Владимир Иванович вспоминал семейное предание, связанное с судьбой рода Вернадских:

«Мой прадед Иван Никифорович хотел, чтобы его сын Василий поступил в Киевскую духовную Академию. По благословению матери он <���…> пешком отправился в Москву, где поступил в Московскую медицинскую академию – но по формуляру в Московский госпиталь. По семейному преданию отец-священник его проклял церковно. <���…> Это проклятие сильно повлияло на Василия Ивановича Вернадского. Он был очень набожен, изменил свою фамилию (вместо Вернацкий – Вернадский). У него умирали дети молодыми… Отцу дали имя Иван в честь деда. А раньше давали имена Харитон, Хрисанф и так далее, в честь святого в день рождения» [17] В. И. Вернадский. Дневники. 1926–1934. М., Наука, 2001. С. 393. .

В другом месте ученый отмечает:

«Мне кажется, что у нас являлась мысль, что проклятие действует» [18] В. И. Вернадский. Дневники. 1926–1934. М., Наука, 2001. С. 391. .

Александровская эпоха наложила свой отпечаток на род Вернадских. «Дед был масон, и масонство не осталось без влияния, как я позже понял, и на отце» [19] В. И. Вернадский. Дневники. 1935–1941. Книга 1. 1935–1938. М., Наука, 2006. С. 145. , – отмечал ученый. Семейная обстановка была мало религиозной, но не чуждой вере и церкви.

«Отец только, когда заметил из разговоров со мной несколько больший интерес к церковности (но не церковной службе), своими разговорами направлял мою мысль. От него я узнал – мальчиком – до переезда в Петербург (1876) о существовании исторической критики “Евангелия”. Он особенно любил “Евангелие от Иоанна”, но едва ли признавал его подлинность. Очень любил “Страсти” и всегда бывал на эти службы [20] Очевидно, имеются в виду пассии – службы, посвященные Страстям Христовым, которые обычно проводятся в воскресные дни Великого поста. – но меня никогда не брал. <���…> Мать была неверующая – во всяком случае, в церковь не ходила, постов не исполняла. Я не помню, чтобы она говела [21] Говением называется время перед причастием Святых Христовых Тайн, которое обычно сопровождается усиленным постом и посещением церковных служб. . Отец говел. Кажется, от чиновников это требовалось. <���…> В гимназии, мне кажется, нянюшка Александра Петровна – очень богомольная – меня водила в церковь. <���…> Мать стала верующей и исполняла обряды – когда осталась одна после выхода замуж моих сестер – и жила одна. Но со мной она об этом не говорила» [22] В. И. Вернадский. Дневники. 1935–1941. Книга 1. 1935–1938. М., Наука, 2006. С. 144. .

Духовная восприимчивость В. И. Вернадского (видимо, унаследованная от прадеда, служившего у престола) имела особый характер и отражалась в видениях и особого рода галлюцинациях.

«Моя психическая жизнь ребенком и молодым – да и в старости – была своеобразная. Я был лунатиком – боялся пространства – темноты. Лунный свет на меня действовал странным образом. Я ходил и будил своим отчаянным криком… помню, как перепугал няню, с которой спал в одной комнате; ночью, проснувшись, я стал уверять ее, что ее брат, который недавно умер, стоит тут, в углу и грозит мне».