архимандрит Антонин Капустин - Донесения из Константинополя. 1860–1865

В декабре 1858 г. в Константинополь прибыл новый посланник, А. Б. Лобанов-Ростовский (1859–1863). В конфликте между Патриархом Константием и геронтами он принял сторону Патриарха; к занятиям церковно-народного собрания посланник относился с большой симпатией. 4/16 июня 1859 г. собрание приняло решение об удалении геронтов из Константинополя. [19]Удаленные из Константинополя шесть митрополитов-геронтов (Эфесский, Ираклийский, Кизический, Никомидийский, Никейский и Халкидонский) немедленно обратились к российскому Св. Синоду с просьбой о заступничестве (11 июня 1859 г.). Поначалу Св. Синод склонялся к тому, чтобы поддержать их. Это встревожило Лобанова, который выступил категорическим противником того, чтобы Русская Церковь вступала в переписку с геронтами и давала им официальный ответ. [20]Митрополит Филарет, как всегда осторожный, со своей стороны также не видел в неопределенных жалобах геронтов повода к вмешательству Русской Церкви. Санкции против геронтов, на его взгляд, были небезосновательны, но само их удаление нельзя было рассматривать как прямое нарушение церковных канонов. «Желательно, – писал он, – чтобы Вселенскому Патриарху и народному собранию… поданы были полезные мысли; но сие, по моему мнению, должно быть сделано неофициальным путем, и с особенной скромностью и осторожностью» (записка от 6–8 ноября 1859 г.). [21]Один из самых веских аргументов против участия России в конфликте между геронтами и Патриархом заключался в опасности вмешательства в дело западных держав. «Если бы Святейший Синод позволил себе вмешательство в такое дело, турецкая дипломатия, вероятно, стала бы на сие жаловаться западным державам, как на политическое вмешательство России в дела Порты; и можно ли надеяться, что западные Державы потрудились бы изъяснить Порте сие дело с лучшей стороны, и не причинили бы труда министерству российскому», – говорилось в заключении Св. Синода. [22]

В апреле 1860 г. церковно-народное собрание выработало новый устав Церкви. Однако с его утверждением возникли трудности, так как духовные члены собрания нашли многие его пункты, в первую очередь установление контроля мирян над делами Патриархата, противоречащими канонам. Тогда русское посольство стало ходатайствовать перед Портой о скорейшем принятии устава. Здесь мнение МИДа резко разошлось с точкой зрения митрополита Филарета, который, напротив, был категорически против утверждения устава в данном варианте. «Полагаю, – писал он, – что если бы все сие благовременно известно было Святейшему Синоду, то он употребил бы убедительное ходатайство, чтобы по сему предмету русскому в Константинополе посланнику дано было иное направление, именно, чтобы он способствовал обращению актов к пересмотру, предложенному семью архиереями». [23]Противником посольства, вслед за митрополитом Филаретом, выступил обер-прокурор св. Синода А. П. Толстой, который также исходил из строго-канонического взгляда на вещи. [24]

Таким образом, русское правительство, хотя и весьма осторожно, заняло в конфликте сторону церковно-народного собрания и сторонников реформ. Одной из сильнейших побудительных к тому причин было национально-освободительное движение болгар, которое правительство Александра II энергично поддерживало. Действуя в рамках традицион ной османской системы миллетов (независимых немусульманских церковных общин), болгары стремились добиться признания Портой и Патриархатом болгарского миллета, отдельного от греческого; независимая от Константинополя национальная Церковь должна была служить прообразом независимого болгарского государства. По сути, борьба была церковной только по форме; содержание же ее было политическим. Это обстоятельство было отмечено еще в 1857 г. А. П. Бутеневым, который писал, что «нынешние домогательства болгар в обширном смысле есть не что иное, как первый отважный шаг к гражданской самостоятельности». [25]

В ноябре-декабре 1858 г. на церковно-национальном собрании в связи с обсуждением выборов Патриарха болгарскими депутатами был поднят вопрос о непосредственном участии представителей епархий в выборе архиереев. [26]Уже на этом этапе греческое посольство в Константинополе забило тревогу по поводу притязаний болгар, опасных для эллинизма в Македонии, где славянское население преобладало в сельской местности.

В мае-июне 1859 г. Константинополь посетил великий князь Константин Николаевич; 30 мая он побывал у Патриарха. Целью поездки было наведение мостов в отношениях с греками после Крымской войны. До прибытия в османскую столицу он посетил о. Самос, где встречался с Мильтиадом Аристархисом, братом великого логофета Николая Аристархиса (до Крымской войны Николай Аристархис был главным сторонником России в неофанариотских константинопольских кругах). Очевидно, Константин Николаевич рассчитывал собрать еще до посещения Константинополя сведения о положении дел и настроениях среди фанариотов. Как предполагает Д. Стаматопулос, неудачные попытки великого князя пробудить повстанические настроения среди греков и заручиться поддержкой со стороны королевской четы в Афинах послужили стимулом к окончательному повороту русской балканской политики в сторону панславизма. [27]

Пик напряжения в греко-болгарском противостоянии пришелся на начало 1860 г. 15 января уполномоченный от тырновских граждан подал правительству прошение, в котором были изложены требования болгарского народа. Во втором пункте этого прошения выражалось требование учредить две автокефальные кафедры в Тырново и Охриде, что возбуждало вопрос о полном отделении от Константинополя. [28]Невыполнение требования болгар назначить архиерея-славянина на Охридскую кафедру привело к прекращению возношения имени Патриарха в болгарской церкви Св. Стефана в Константинополе на Пасху, 3 апреля 1860 г. [29]Протест константинопольских болгар был подхвачен в крупнейших болгарских центрах – Тырнове и Филиппополе. Пасхальная акция митрополита Илариона рассматривается некоторыми исследователями как схизма de facto. [30]Это событие, всколыхнувшее христианское население Османской империи, не могло оставить равнодушным ни Русскую Церковь, ни русское правительство. Движение болгар в целом встречало сочувствие со стороны посольства, но было весьма настороженно воспринято российским духовным ведомством. 30 апреля 1860 г. обер-прокурор А. П. Толстой составил записку о церковных делах в Константинополе и отношении к ним российской дипломатии. «Опасно нам под влиянием политической распри вносить самовластное вмешательство наше в дела старейшей православной иерархии, являться не защитниками ее, а только судьями и обличителями, и преследовать ее злоупотребления с такой строгостью, которая не всегда применима и в нашем собственном отечестве», – писал он. Открытая поддержка болгар, по мнению Толстого, привела бы Русскую Церковь к конфликту с греками и даже, быть может, к разрыву с Константинополем, что расценивалось им как величайшее несчастье. [31]Толстой определенно придерживался грекофильского взгляда на распрю. Он считал, что Русская церковь должна не просто воздерживаться от всякого вмешательства в спор, но постоянно подчеркивать превосходство Константинопольской Патриархии и чтить ее первенство. [32]Грекофильская линия в русской церковной политике второй половины XIX в., которую представлял обер-прокурор, разделялась его современником А. С. Норовым, а двумя десятилетиями позднее государственным контролером Т. И. Филипповым. Однако эти рыцари первенства Константинополя в православном мире были в России одиноки; по крайней мере до войны 1877–1878 гг. славянофильская позиция в русской политике на Балканах была преобладающей. Мнение митрополита Филарета лишь отчасти склонялось к точке зрения обер-прокурора. «При воззрении на дело с церковной стороны, нельзя сказать, чтобы болгары имели право искать церковной независимости, и особенно автокефалии патриаршеской… Численность болгар не огромна: в местах жительства, особенно в городах, они смешаны с греками; найдет ли свои пределы отдельная их Церковь?» – писал он. По его мнению, разделение церкви на две неполезно в политическом отношении, так как это ослабляет силу христиан перед лицом магометан. [33]