Константин Пархоменко - Жизнь, написанная от руки. Дневник петербургского священника

В воскресные и праздничные дни в храме. Я служу и проповедую. Потом идем домой. Отношение людей очень доброжелательное. Как и в прошлом году, говорили: «А на шо вам, батюшка, этот сырой Питер, приезжайте та оставайтесь с нами, не пожалеете». Приносили всякие продукты. Изобилие приносимых тут «батюшке» фруктов и овощей трудно представить.

В Царичанке многие, разумеется, держат кур.

Но в этой деревушке обычая носить яйца священнику нет. Могут принести котлет, вареников, вина, но яиц нет, может быть, считают это неприличным… Но священник ведь тоже, как и другие люди, употребляет яйца, и тут, в украинской деревне, священник идет на базар их покупать. Не абсурд ли? Покупая в очередной раз яйца на рынке, я спросил о. Вадима, почему не носят яйца?.. Он развел руками. Тогда на проповеди, рассказывая о петербургских верующих (и проводя педагогически полезные параллели между ними и украинскими верующими), заметил, что я живу в центре Петербурга. И многие люди заботятся о священнике. Приносят что-то из продуктов. Одна прихожанка держит кур на балконе. И она мне каждое воскресенье приносит на службу десяток домашних яиц.

Я и спрашиваю: как это понять? В центре Петербурга я и моя семья всегда имеем домашние яйца, а здесь никто никогда батюшке не принесет…

Бабушки потом кланялись и говорили: «Спасибо, батюшка, шо вразумил, мы бы сами не додумались».

И с этих пор о. Вадиму стали приносить яйца.

Автор книги зарисовок о церковной жизни прот. М. Ардов как-то записал такие сценки с натуры:

«За десять лет священства мне пришлось отпеть не одну сотню покойников. Видел я похороны многолюдные и совсем малолюдные, видел людей, убитых горем и рыдающих, видел и равнодушно стоящих у гроба…

Вот картина довольно типичная. Поближе к гробу в храме стоят несколько немолодых женщин – эти молятся. Чуть подальше более многочисленная группа женщин помоложе, эти изредка крестятся и внимают чинопоследованию с уважительным любопытством. А сзади всех стоят мужчины. (Тут хочется написать: мужики.) Вид у них унылый, в глазах тоска и ожидание – когда это все кончится?.. Ведь еще надо будет идти на могилу, потом ехать с кладбища в дом к покойному… Когда еще только сядем за стол и нальем по стакану… Вспоминается мне кладбищенский храм под Ярославлем. Гроб уже стоит в церкви, я иду из дома, чтобы совершить обряд… А мужики, бедные, лежат на травке у самого алтаря и молча провожают меня глазами. Один не выдерживает и говорит мне вслед:

– Ну, ты, батя, там поживей…»

У меня здесь, в Царичанке, был более интересный случай.

Как-то о. Вадим заболел и меня попросил вместо него походить на требы. Крестил младенцев, отпевал. Познакомился со специфическим деревенским похоронным ритуалом: обязательно причитания родственников, перед тем, как закрываем гроб, – крики, что тем более удивительно, что эти же люди секунду назад совершенно нормально, даже прагматично рассуждали на всякие житейские темы. Отпеваем дома, потом несем гроб на кладбище. Впереди несут крест, весь обвязанный женскими платками. Потом идет священник. Потом идут старушки, которые несут крышку гроба. На крышке – каравай хлеба с солью. Я иду и пою молитвы. Старушки, которые минуту назад причитали, идут сзади меня, несут крышку гроба и говорят о ценах на картошку, откровенно сплетничают, так что мне приходится через каждые сто шагов останавливаться и строго смотреть на них, а иной раз и пристыдить: «О чем вы говорите?..»

На кладбище – краткая заупокойная служба. Вопли в течение нескольких минут – ритуал. Потом совершенно спокойно вытирают слезы, отламывают по кусочку каравая, макают в соль, становятся в сторонке. Когда гроб опустили в землю и все бросили по горсти земли, все сразу, подчеркнуто оперативно, расходятся. Считается неприличным оставаться, пока сделают могильный холмик, остаются только ближайшие родственники.

Есть и другой вариант: гроб закапывается, а потом священник должен лопату четырежды воткнуть в могилу со словами: «Печатается раб Божий (имя) во имя Отца и Сына и Святаго Духа».

Считают, что если так не сделать, не запечатать покойника, то он может вылезать из могилы и тревожить живых.

Потом поминки. Обычно на дворе дома, где жил покойный. Часто переходят в пьянку.

Я не оставался, хотя положено батюшке оставаться, ссылался на неотложность дел и быстро уезжал. Мне с собой всегда давали большой платок, полный еды, еще несколько женских платков – на помин души, несколько сеток овощей, фруктов, флягу самогонки или бутылку водки.

И вот однажды, это было в первый раз, когда я отправился отпевать, я из храма захватил подготовленный мне о. Вадимом чемоданчик со священными принадлежностями. Проверил, что в кадиле лежит уголек. Все, как мы условились.

Это был специальный прессованный, т. н. химический уголь, который стоит немного поджечь с одной стороны, и скоро он весь загорится. Я не знал, что это был какой-то особый уголь, местного изготовления, плохо разгорающийся, вернее, чтобы он горел, его нужно было раскалить весь.

И вот алым огоньком у меня засветился бок угля, я, раскачивая кадило в воздухе, сказал речь перед отпеванием. И начал отпевание.

И тут открыл кадило… Открыл кадило, чтобы положить ладан, – уголь к этому времени должен был пылать, но он был совершенно черным и холодным.

Взял в руки зажигалку, еще раз сосредоточенно разжег уголь – и через минуту он совершенно погас.

Отпевание шло своим чередом. Предпринял еще одну попытку. Безрезультатно. Что делать, если кадило совершенно не хочет гореть? Перед чтением Апостола прервал отпевание, подошел к группе мужиков, куривших в сторонке, и попросил их разжечь кадило.

Они с охотой взялись за дело. Но время шло. Отпевание подходило к концу, а мужики все колдовали над кадилом. Наконец перед самым отпустом один подходит и протягивает мне кадило. Я взял, а мужик наклонился и просипел в ухо: «Батюшка, это… не получилось».

После такого «соблазнительного» отпевания без самого главного в представлении людей атрибута – кадила (это в украинской-то деревне! – двойная катастрофа) – ко мне подошли мужики. И дали мне замечательный совет: «Батюшка, вы это… всегда имейте при себе пузырек бензина. Плеснете, и кадило сразу займется».

В один из дней дети были заняты тем, что строили себе шалаш: из щепочек, реечек и тряпочек. Мы умилялись, снимали на камеру, как они (вчетвером) с обеда до темноты ковырялись и строили милое хрупкое сооружение. Ночью был сильный ветер и дождь. И весь их шалаш превратился в груду обломков – висели мокрые тряпки с реечками.

Дети расстроились, ходили вокруг и страдали. Тогда я им пообещал, что создам новый шалаш, настоящий. Я взял топор, пошел в лес и нарубил кольев и длинных прутьев. Колья вбил в землю, переплел прутьями (две комнаты с переходом). Настлали крышу (колья, переплетенные ветками, и полиэтиленовая пленка), сверху навалил свежей травы и сена.