Ольга Ларькина - Желанная пристань

Дай-то Бог моей подруге и душу исцелить!

Эту историю я услышала от своей мамы ещё в далеком детстве. Столько лет прошло – вот и имена тех людей напрочь выветрились из памяти. Столько других – и гораздо страшнее! – историй узнала, да и самой столько всего пережить довелось…

Кажется, что мне до этого давнего происшествия на зимней дороге, у моего села? Но нет-нет, да и вспомнится, обжигая душу леденящей жутью.

День угас – догорел в последних лучах скупого солнца, до утра схоронился в пуховиках-сугробах.

«Ой, припозднились в дорогу, – подумала Наталья, бережно прижимая заснувшего на морозе сынишку. – Выехать бы пораньше – аль уж заночевать у кума…»

Да нет, нельзя было оставаться на ночь – и так вся извелась, пока муж с кумом не спеша вели свои степенные мужицкие разговоры под чарочку горькой да хрусткий огурчик… Им-то что – хоть всю ночь напролет просидели бы – и не так уж запьянели бы, а душу бы всласть потешили уважительной беседой.

А у нее, как заноза в сердце: что там с маманей? Уезжали – кашляла, нехорошо так, надрывно. Не жаловалась, а Наталья заметила – колотит маманю озноб.

Говорила Петру: «Давай не поедем, как маманя одна такая больная с хозяйством управится?» И слушать не захотел. Обещались – значит, надо ехать. Кум ждет. А маманя уж как-нибудь переможется. На ногах, слава Богу, держится. Да и не на век, чай, едем – посидим часок-другой, а там и вернемся.

– Ну тогда Ванюшку с собой возьмем, – решительно сказала Наталья. – Корова, ежели чё, потерпит до нашего приезда, а малого так оставлять нельзя.

Пётр не стал спорить. Твое дело, бабье, – тебе же с ним нянькаться…

Дорога от Майорки до Сакмары неблизкая. Еще днём-то ехать по накатанному санному пути – гожечко: хоть и голая степь кругом, а всё равно глазу есть на чем остановиться. Там вон – лесок небольшой, деревья – как в сказке, не налюбуешься. Там вдалеке – гора за горой хороводятся, Рублёва, Виселичная да Палатная (сказывают, на одной Емеля буйны головы рубил, на другой – самих пугачевцев вешали, на третьей будто бы он ставил себе высокие палаты…).

А снегу-то, снегу, что понасыпало на поля – благодать! Не то – ночью. Вроде и тепло укутались в овчинные тулупы, а мороз так и пробирает… Или это непонятно откуда взявшийся тёмный страх цепляет за сердце?

Далеко-далеко утонули в снегу дома казачьей Сакмарской станицы, и хоть в окнах теплится свет сальных свечей да лучинок, а не ближний свет, отсюда не видать ни огонечка. Ну да скоро дорога обогнет Водяной овраг, и село откроется как на ладони. Вон уж слышен разноголосый лай собак – далече разносится всякий звук в морозной тиши.

Лошадь вдруг всхрапнула, метнулась в сторону, чуть не опрокинув сани, потом – в другую…

Легко и неслышно, как темные тени, летели по снегу – как раз из того лесочка за Водяным оврагом – волки. Бежали плавно, размеренно, вытянувшись цепочкой, след в след. Наперерез саням.

Пётр увидел волков одновременно с Натальей. Вмиг протрезвел, вскочил на ноги – и давай хлестать вожжами кобылу: выноси, родимая!.. И видел в тоскливом замирании сердца – не уйти! Догоняют. Наталья расширенными глазами следила за приближающейся стаей. Господи, ведь недалеко уж осталось – ну чуть-чуть бы побыстрее проскочить, а в село, глядишь, волки и не посмели бы сунуться.

Нет! – кобыла, вся в инее от мгновенно замерзающей пены на взмыленных боках, тянула из последних сил.

А волки неслись будто играючи.

И страшен был их стремительный бег по не смевшему скрипнуть насту.

– Что будем делать, Наташ? – Пётр обернулся, смотрел на жену с непонятной надеждой.

– Господи, Твоя воля, – прошептала она одеревеневшими губами. Рука, словно пристывшая к туго запелёнатому маленькому тельцу, не поднималась для крестного знамения.

– Наташка, нам не уйти, – отрывисто заговорил Пётр, не сводя глаз с приближавшихся зверей. – Догонят, разорвут… Наташ, брось им… дитё… Пока они его треплют – мы успеем уехать.

– Не дам! Ты чё – Ванюшку?! – Наталью так и обожгло с головы до ног от страшных слов мужа. А он уже кричал, умоляя:

– Все ведь погибнем, и он с нами заодно, а так хоть мы спасемся. А детей мы с тобой ещё сколь хошь нарожаем… Бросай, говорю!..

Волки были совсем уже близко. Еще немного – и вопьются в горло обезумевшей гнедой, и окровавят снег кусками их беззащитных тел…

Наталья видела всё – и только крепче прижала сынишку. Муж протянул к нему руки – она, выпрямившись во весь рост, мотнула головой:

– Нет!.. Ежели так – обоих нас бросай.

Пётр отчаянно выругался:

– A-а, дура! Ну и сдохни с ним!

Он потянулся к Наталье – и в этот миг сани сильно встряхнуло на дорожном ухабе.

Пётр так и вылетел из повозки с вытянутыми руками.

Наталья видела, как он пытался ухватиться за обледеневший край саней – и не успел. Слышала позади отчаянный вопль. Очень скоро он оборвался…

Кровавый клубок звериных тел и он, её муж Пётр, – всё осталось позади.

Не было сил поднять вожжи, но лошадь сама неслась вперёд крупной рысью, будто сбросив на дорогу самый тяжелый груз.

Ванечка зябко вздрогнул, будто в младенческом его сне привиделось что-то недоброе, и успокоился, затих, сладко посапывая.

А впереди, за изгибом дороги, уже показались желтые огонечки справных станичных изб.

Ах, каким золотым был тот давний октябрь семидесятого! Тоненькая берёзка, стоявшая одиноко на пригорке, озябла под холодным степным ветром и куталась в платочек из тончайшего златотканого шёлка, – но ветер безжалостно рвал её наряд и, посвистывая, швырял наземь целые пригоршни прозрачно-жёлтых листьев.

Мне было грустно смотреть на беззащитные ветви, и от этой грусти в сердце прорастали… – нет, это не были стихи. Рифмованные строчки:

Стихи мои были слабенькими, как эти жалкие листья, которым уже не вернуться на склоненную к земле ветку. И я открывала томик Гарсиа Лорки, а то – ставила пластинку и наслаждалась любимыми романсами, русскими песнями.

Я бредила Есениным! Его стихи звучали в душе, окутывая сердце пленительной горечью. В юности так часто плачешь ни о чем – а первое безответное чувство, кажется, навсегда разбивает сердце.

Шестнадцать лет, счастливое время прикосновения к любви! Прикосновения – несмелым взглядом, учащённым стуком в груди, предательским полыханием щек…

Я торопливо пролистывала те странички, которые было стыдно читать, и находила жемчужно-сверкающие строки о чистой и высокой любви. И – вот оно: