Борис Споров - Дети войны

© Издательство Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2015

© Споров Б. Ф., текст, 2015

Семь десятилетий минуло со дня окончания Великой Отечественной войны. Но и поныне она в наших сердцах и в памяти нашей. Все дальше отзвуки былых боев, все ближе человеческая боль – воина ли, калекой вернувшегося с фронта, солдатки, оставшейся вдовой, детей в их сиротской доле… О детях той далекой теперь войны написано много. Владимир Богомолов, Валентин Пикуль, Василий Белов, Валентин Распутин… Они рассказали о сверстниках своих с такой сердечной, непреходящей болью, что и поныне, точно въявь, видишь те суровые дни, и поныне сострадаешь тем, кто пережил их, пытаешься понять и принять на себя хоть малую толику того страшного, непомерного горя, которое изведали они – мальчишки, до времени ставшие взрослыми.

Повесть в рассказах Бориса Спорова – одна из лучших, одна из самых честных, исповедальных книг о своем поколении. Сколько же пришлось претерпеть его героям – мальчишкам из небольшого русского городка: и голод, и страх оказаться без крова, и потерю отца. Многие сломились, ослабли духом. Но многие (и среди них главный герой повести) выстояли, обрели нравственную опору – веру в Бога, своего главного Утешителя на всю оставшуюся жизнь.

Однажды моим соседом по больничной койке оказался седовласый мужчина, примерно одного со мной возраста. При знакомстве сосед представился священником, отцом Сергием. Был он непритязателен в быту и общителен. С добрым юмором, в подробностях батюшка вспоминал свое военное и после военное детство. Он даже утверждал, что с особой любовью вспоминает беды и трудности тех горьких, горестных лет, потому что тем самым Господь вразумлял и вел заблудших к вере.

– А иначе до нас, грешных, и не достучишься! – не раз добродушно восклицал он. – Через страдания Господь и ведет нас к вере…

Потребовалось время, чтобы я с горечью задумался о детях войны. До сих пор о нашем малорослом поколении очень мало сказано. А ведь судьба его, может быть, наиболее тяжелая и по-человечески героическая. О голоде в оккупации, о рабском труде в плену мы что-то знаем. А вот многое ли известно о подростках войны в родном отечестве? Обозначена ли судьба поколения? Увы, нет. Об этом помалкивали и помалкиваем: нельзя же омрачать военную победу! А ведь подростки с тринадцати-четырнадцати лет работали на заводах в две смены воистину за дополнительные двести-триста граммов хлеба. Кто помнит, что из подростковой зарплаты, подлинно копеечной, вычитали налоги подоходный, бездетный, взимали за облигации займов? До совершеннолетия дети войны становились взрослыми, нередко инвалидами труда – и в то же время мастерами своего дела на десятилетия вперед. Послевоенная разруха легла и на их плечи. Пройдя через РУ и ФЗО, через ученичество на практике, восстанавливали заводы, строили гидростанции, отправлялись на комсомольские стройки, на «безумную» целину – и даже первыми полетели в космос.

И, конечно же, многие сломались: отравились махоркой и водкой, в детдомах пережили сиротство, прошли через тюремные лагеря, раньше срока уходя в мир иной.

И все-таки во многом прав протоиерей Сергий: те горькие дни – действительно испытание. А из отчаяния Господь выводил нас и вывел к вере. Но вера была запрещена, и в роковые годы ее нередко подменяла нравственность. Нельзя сказать, что вот, мол, все стали высоконравственные – лишь малое стадо. Но взаимовыручка была, друг другу помогали, принимали в семьи сирот, сострадали друг другу и терпели – через все это люди и шли к вере, в конце концов разумея, как жить.

Воспоминания из больничных бесед с отцом Сергием и собраны мной в эту небольшую книжицу – для памяти.

Помню самое раннее свое детство – лет уже шестьдесят с лишним минуло с тех пор: довоенный окраинный город и я, уличный ребенок, безбожная голытьба. А рядом, в соседях, в богатом по тем временам доме за сплошным высоким забором, жил фельдшер Юш со своей семьей. Росли у него сын, мой ровесник, и дочь, годами двумя младше. К сыну меня и пригласили поиграть. Я знал игры уличные: «в лунки», «в чижа», «в альчики», «в лянгу», «в ножички», «в казаки-разбойники», – меня же пригласили поиграть с домашним ребенком в игрушки, каких у меня никогда не было.

Выволокли откуда-то корзину или ящик с игрушками. И я мгновенно задохнулся от восторга и зависти: сверху лежал красивейший поросенок (как я теперь понимаю, из папье-маше) в форме моряка, в матроске с ленточками. И этот поросенок представился мне героем. Зависть сокрушила меня настолько, что я тотчас поверил: будь у меня такой вот «морячок», я был бы счастливым на всю жизнь. Никакие другие игрушки я не запомнил, зато и до сих пор помню ощущения, как согревал в ладонях поросенка, как ласкал его, даже слюнки скапывали с губ. И настолько велика была страсть, что я решил выкрасть этого поросенка немедленно. И унес его, буквально цепенея от страха быть уличенным.

Конечно же, думаю я теперь, хозяева или видели покражу, или обнаружили пропажу позднее, но не придали этому значения – невелика утрата. Но я-то нес домой сокровище, представляя, как поставлю поросенка на самое видное место, чтобы смотреть на него и радоваться.

Но мама спросила: «Где взял?» И я тотчас соврал: «Взял у Юша поиграть». «Поиграй и отнеси», – последовал приговор…

И начались мои кратковременные мытарства: сначала я попросту носил поросенка в руке и в кармане – не расставался; затем начал прятать, чтобы скрыть, сказав, что отдал. Несколько дней спустя я решил как-то видоизменить поросенка, чтобы его никто не узнавал, понятно, кроме меня… А кончилось тем, что я начал мыть его – и поросенок развалился. И затем где-то на задворках я закопал украденную и изуродованную игрушку – к тому времени я уже разлюбил своего кумира.

С какой же длинной цепью поступков оказалась мелкая детская зависть!

И вот с этого начиналась сознательная жизнь! Тогда, уже через неделю, я забыл эту историю, однако затем добрые полвека поступок смущал меня и точил мою совесть: не завидуй, не зарься, не воруй – впрок не пойдет.

Родился я и жил до десяти лет в городе без церквей. Родители и родня – атеисты, жесткие, непримиримые. Казалось, и весь город жил без Бога.