Александр Копировский - Церковное искусство. Изучение и преподавание

С другой стороны, и там, где акцент в изображениях ставился на их «живоподобии» (не только в приближении к натуральности лиц и фигур, но и объемности форм предметов, ощутимых элементах прямой перспективы, занимательности и детальности сюжета), не предполагался сознательный отход от средневековой церковной традиции. Наоборот, как пишет И. Л. Бусева-Давыдова: «Сближение сакральной истории с реальной, утверждение – и чувственное подтверждение в “живоподобных” изображениях – реальности сакрального вызывало у молящегося дотоле небывалый эмоциональный отклик» [49] Бусева-Давыдова И. Л. Культура и искусство в эпоху перемен. С. 160. .

Но не меньшим, а, может быть, большим обмирщением, чем введение в образный строй иконы некоторых элементов западноевропейской церковной живописи, можно считать включение в XVII в. в православную систему церковной росписи огромного количества сюжетов. Дело в том, что эти сюжеты практически сливаются и делают нечитаемой – ни в отдельных сюжетах, ни тем более в целом – всю храмовую роспись как систему. Таковы фрески многих церквей Ярославля, Ростова, Костромы и т. д. [50] Брюсова В. Г. Русская живопись 17 века. М.: Искусство, 1984.С. 67-142. Цв. ил. 45–50. В них персонажи священной истории оказываются декоративными элементами, а вся роспись – своего рода декоративным ковром (ил. 16).

Вернемся вновь к «Тайной вечере» Леонардо да Винчи. Эмоциональная трактовка этого, одного из центральных событий Нового завета, как мы уже видели, не может быть названа обмирщением, поскольку не отрицает, а в определенном смысле даже расширяет возможность для христианина пережить свою причастность к изображаемой ситуации. Смотря на эту композицию, он может вместе с апостолами сокрушенно сказать в ответ на слова Христа: «Один из вас предаст Меня» (Мф 26:21) – «Не я ли, Господи?».

Но когда леонардовская «Вечеря» в XVIII–XIX вв. вошла в наши храмы в виде более или менее точных копий с прославленного оригинала и заняла в них место над царскими вратами (ил. 19, 20), проблема обмирщения заявила о себе во весь голос. С одной стороны, объемные формы, светотень, углубленная перспектива, эмоциональные жесты, а еще и пышные золоченые рамы, нарушают стилистику православного храма, превращают храм в подобие музея или дворца светского вельможи. С другой – идущий к причастию «верный», т. е. полный член церкви, поднимая глаза к образу над головой причащающего священника, видит изображенную перед собой ситуацию, с причастием никак не связанную.

Он вынужден вновь задавать себе вопрос «Не я ли, Господи?» в самый неподходящий момент, поскольку за минуту до этого он твердо отвечал: «Не я!» («ни лобзания Ти дам, яко Иуда» – молитва перед причащением).

Таков результат внешнего, механического следования традиции, предполагающего обязательное наличие образа Тайной вечери над царскими вратами, но оставляющего без внимания его конкретную форму и содержание. Желание спрятаться за внешне понятую традиционность, противопоставить ее абстрактно понимаемому светскому влиянию, на деле приводит к отказу от творчества, что и становится основой обмирщения того или иного произведения церковного искусства.

Покажем это бегло на ряде примеров.

Пристройка базилики к первоначально центрическому собору св. Петра в Риме с целью придания ему большей традиционности и большего внешнего величия сделала этот храм эклектическим сооружением (ил. 21).

Восстановление «освященного пятиглавия» в России в середине XVIII в. и далее, от дворцового храма в Царском Селе (ил. 22) до храма Христа Спасителя в Москве (ил. 23), привело к тому, что эта форма во многом утратила первоначальное содержание и назначение (быть символом «третьего неба») и стала одним из декоративных элементов храмовой архитектуры.

В русских иконостасах XVIII–XIX вв. основной – деисисный – чин может отсутствовать вообще. Например, в Благовещенском приделе московского Богоявленского собора в Елохове роль деисиса выполняет икона «Жены-мироносицы у гроба Господня», где фигуры расположены симметрично по отношению к центральной – Спасителя (ил. 24). Там, где деисис сохранился, он превращается в декоративный набор небольших медальонов на полукруглой арке над местным чином, а пророческий чин с центральной иконой «Богоматерь Знамение» располагается внутри этой арки, становясь практически невидимым никому (Троицкий собор Данилова монастыря в Москве (ил. 25) и многие другие).

Появляются иконы с явно выраженной государственно-политической программой, подчиняющей себе духовную и художественную выразительность образа («Богоматерь Владимирская – Насаждение древа государства Российского» Симона Ушакова) [51] Чубинская В. Г. Икона Симона Ушакова «Богоматерь Владимирская», «Древо Московского государства», «Похвала богоматери Владимирской» (опыт историко-культурной интерпретации) // ТОДРЛ. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985. С. 290–308. (ил. 28).

В политических целях, без учета изначального смысла акцентируются отдельные символы на различных предметах церковной утвари. Например, широко известный «полумесяц» под крестом (ил. 26) (элемент древнехристианского якоря как символа спасения, позже – образ «процветшего» креста, ставшего Древом жизни), произвольно трактуется на рубеже XVIII–XIX вв. как знак победы над мусульманством) [52] Успенский Б. А. Крест и круг: Из истории христианской символики. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 227. ; формальным элементам придается почти абсолютное символическое значение: «греческий» четырехконечный с равными ветвями и «русский» восьмиконечный крест противопоставляются четырехконечному же «латинскому» кресту, с удлиненной вертикалью, хотя в древности, до разделения церквей, этот последний существовал на равных правах с «греческим» [53] Голубцов А. П. Из чтений по церковной археологии и литургике. С. 221. .

Наконец, современные православные храмы и иконы часто создаются в духе постмодерна: как своего рода «конструктор», свободно комбинирующий различные традиционные формы храмовой архитектуры [54] Православные храмы: В 3 т. М.: ГУП ЦПО, 2005. Т. 3: Примеры архитектурных строительных решений. . Проблема здесь прежде всего в том, что любой неверующий архитектор легко может «собрать» такой храм, и тот по внешности будет вполне каноничным – так же, как и написанная неверующим человеком икона для храма или для христианского дома.

В этот же ряд приходится ставить и производимые в массовом порядке церковные изделия комбината «Софрино»: иконы, лицевое шитье и все остальные церковные и околоцерковные вещи – крестики, металлические иконки, масло и вода из Св. Земли и т. д., и т. п. Независимо от их качества и содержания напрашивается сравнение с мирским «ширпотребом», тем более что эти вещи продаются не только в храмах, но и среди торговых точек по продаже одежды, кондитерских изделий и алкогольных напитков.