Петр Успенский - Странная жизнь Ивана Осокина

Старик смеется:

– Вы знали.

Осокин стоит со смеющимся лицом, точно видя что-то вдали или вспоминая.

– Может быть, и знал, – говорит он, – только это казалось так увлекательно тогда. Но, конечно, этого не следовало делать. И если бы я точно знал, разумеется, я держался бы подальше от Танечки.

– Вы совершенно ясно знали, – произносит старик. – Подумайте, и вы увидите.

– Ну, конечно, нет, – отвечает Осокин. – Ведь вся беда именно в том, что мы не знаем вперед. Если бы мы знали наверное, что выйдет из наших поступков, разве бы мы стали делать все, что делаем?

– Вы всегда знаете, – говорит старик, пристально взглядывая на Осокина.

Тот задумывается, и на его лицо набегает тень.

– Может быть, я иногда и правда предвидел события, – соглашается он, – но ведь нельзя же это считать правилом? Я всегда как-то иначе подходил к жизни, чем другие.

Старик улыбается.

– И потом, – продолжает Осокин, – даже если я знал все, что выйдет, зачем же я делал так? Возьмите эту историю в юнкерском училище. Я сознаю, что мне было трудно там, потому что я не привык к дисциплине. Но ведь это же пустяки! Я мог заставить себя. И все уже налаживалось, и оставалось очень недолго до окончания. Как вдруг, точно нарочно, я начал опаздывать, возвращаясь из отпуска. Раз, два, наконец, мне говорят, что меня исключат, если я еще раз опоздаю. Два воскресенья после этого я являюсь аккуратно, а в следующий раз не являюсь совсем и… Ну да что тут рассказывать, в результате меня исключают. Ведь я же не знал этого.

– Знали.

Осокин смеется.

– Ну, положим, и на этот раз знал. Но, ведь всегда рассчитываешь на лучшее. Вы понимаете меня, это не то знание. Если бы мы знали, совсем несомненно, что будет, вот тогда мы бы делали иначе.

– Милый друг, вы плохо отдаете себе отчет в том, что говорите. Если бы вы знали что-нибудь неизбежное, то ваши действия не могли бы ничего изменить ни в ту, ни в другую сторону. И вы знаете это. Вы знаете всегда, что получится от того или другого вашего действия. Но вы всегда хотите делать одно, а чтобы получилось другое.

– Не всегда же мы все знаем, – говорит Осокин.

– Всегда.

– Но постойте, разве я знал что-нибудь, когда был солдатом в Средней Азии? У меня не было никаких надежд ни на что. Но я чего-то ждал.

Старик улыбается.

– Вдруг я получаю наследство от тетки – пятнадцать тысяч. Это было спасение. И сначала я начал действовать правильно. Поехал за границу. Сдал экзамены. Начал слушать лекции в Сорбонне. Все опять открывалось передо мной… И потом в глупую минуту, без смысла, без вкуса я проиграл все деньги в компании богатых американских студентов, которые даже и не заметили этого. Что же, я знал, что делаю? Ведь я проигрывал все в тот момент. Вообще, если бы мы знали, куда мы идем? Сколько бы раз мы остановились!

Старик встает и стоит перед Осокиным, опираясь на свою палочку.

– Вы знаете! – говорит он. – А в тех случаях, когда не знаете, то если бы и знали, все равно делали бы то же самое.

Осокин смеется.

– Конечно, нет! Конечно, нет! – кричит он. – Если бы только нам знать! Наше несчастье в том, что мы ползем, как слепые котята, и не знаем, где край стола, на который нас положили. Наше несчастье в том, что мы делаем нелепые вещи, потому что не знаем ничего впереди. Если бы только знать! Если бы видеть немного вперед!

Он ходит по комнате и останавливается перед стариком.

– Слушайте! Разве ваша магия не может дать мне это? Не может вернуть меня назад? Я все время думаю об этом, а сегодня, когда узнал о Зинаиде, я почувствовал, что это единственное, чего я мог бы желать. Я не могу идти дальше, я все испортил. И я не могу жить с этим. Верните меня назад, если это возможно. Я все сделаю иначе, буду жить по-другому, и к этой встрече с ней я буду готов… Я хочу вернуться лет на десять назад, к тому времени, когда я был еще мальчиком, гимназистом. Скажите, возможно это?

Старик кивает головой.

– Возможно!

Осокин останавливается пораженный.

– Вы можете? – спрашивает он.

Старик кивает головой, потом улыбается и говорит:

– Но это не принесет пользы. Я могу исполнить ваше желание, только вам не будет лучше от этого.

– Нет, нет, это уже мое дело, – восклицает Осокин. – Только верните меня назад, на десять, нет, на одиннадцать лет. Но при этом нужно, чтобы я все помнил, понимаете – все, до последней мелочи. Все, что я приобрел за эти одиннадцать лет, должно быть со мной, все, что я знаю, весь опыт, все знание жизни. Боже, что тогда можно сделать?!

– Я могу вас вернуть на сколько хотите, и вы все будете помнить, но из этого ничего не выйдет, – повторяет старик.

– Как это может ничего не выйти? – говорит Осокин возбужденно. – Ведь весь ужас в том, что мы не знаем нашего пути. Если я буду знать и помнить, я все буду делать совсем по-другому. У меня будет цель, у меня будет сознание пользы и нужности всего трудного, что мне придется делать. Боже мой, что вы говорите? Я изменю всю жизнь! Я найду Зинаиду тогда же, еще в гимназии. Мы познакомимся детьми. Она еще ничего не будет знать, а я уже буду знать, что мы предназначены друг для друга, и я все буду вести к этому. Разве я стану тогда проделывать все те фокусы, какие проделываю со своей жизнью? Конечно, нет!

Старик медленно садится и продолжает смотреть на него.

– Сделайте это, если только возможно, я не могу больше так жить, – просит Осокин. – Только я должен помнить все. Это – главное условие.

– Хорошо, я это сделаю, – соглашается старик. – Вы вернетесь назад на одиннадцать лет, как вы хотите. И вы все будете помнить, до тех пор, пока не захотите забыть. Вы готовы?

– Готов! – восклицает Осокин. – Все равно, я не могу вернуться домой, я чувствую, что это невозможно.

Старик медленно хлопает три раза руками. Из глубины комнаты выдвигается и становится перед ним небольшой треножник-жаровня, из камина поднимаются горящие уголья и ложатся на жаровню. Со шкафа слетает и становится около старика большая ваза. Старик опускает руку в вазу и другой рукой показывает Осокину на кресло. Тот садится. Глядя на огонь, старик медленно произносит непонятные слова, потом вынимает руку из вазы и бросает в огонь горсть порошку, берет со стола, встряхивает и перевертывает песочные часы. Огонь сначала гаснет, потом вспыхивает, над треножником поднимается облако дыма, вся комната наполняется дымом, и в дыму видно множество двигающихся фигур, точно вся комната сразу наполнилась людьми.

Когда дым рассеивается, старик сидит в кресле и держит в руке песочные часы.

Осокина нет.