Николай Коняев - На земле Святой Троицы. Православные святыни Русского Севера

Из-за этого подлинность красок не может быть проверена. Все же создается впечатление, что позднее улучшение деталей не вызвало сколько-нибудь заметных изменений в цветовой гамме оригинала. Тем не менее, под красно-коричневым покровом Марии я разглядела зеленоватые или голубоватые тона, но из-за обстоятельств было невозможно произвести цветовые тесты, чтобы подтвердить наблюдение. Складки покрова написаны более темными линиями того же цвета. Украшение каймы покрова выполнено золотыми и красными полосами, а три золотые звезды сложены из упрощенного орнамента на мотив лилии. Что касается одежды Марии, то можно добавить, что чепец и рукав хитона зеленые…

Удлиненное лицо Марии мастерски оживлено яркими бликами и тенями. Свет, падая, соединяет непрерывной линией нос, подбородок и шею, точно так же на бровях и под глазами. По сторонам лица оливково-зеленая грунтовая краска формирует тень, в добавление к которой глубокая тень положена под нижней губой и вокруг глаз. Теплый и светлый румянец щек и красно-кадмиевая окраска верхней губы вместе с их густыми тенями и светлыми пятнами дают лицу ритм, который делает его живым и выразительным. Основной цвет лица коричневый, того же оттенка, что и лицо Иисуса. Лицо, руки и ноги Иисуса также искусно оттенены и оживлены пятнами света…

Сравнивая эту икону с фотографией прежней святыни Тихвинского монастыря, опубликованной перед Второй мировой войной, я убедилась в идентичности этих двух работ… Уверенность укрепилась под воздействием копии Тихвинской святыни, написанной в мастерской Чирикова после реставрации иконы, которую я увидела в Русском музее в Ленинграде 21 мая 1974 года…»

Составление подобного, пусть вполне научного и объективного, описания иконы занятие рискованное. Хотя и точно описано все, но сама Тихвинская Чудотворная икона Божией Матери как бы исчезает из этого текста, и ни «гармоничное равновесие очертаний фигуры», ни «нежное воздушное излучение, исходящее от живописи», не способны вернуть ее.

Это какой-то филологический феномен…

Чудотворная икона исчезает из посвященных ей научных рассуждений…

Ну а как икона становится неразличимой и невоспринимаемой в ожесточенности споров вокруг нее, можно проследить на примере текста выдающегося церковного писателя Сергея Нилуса, созданного незадолго до Первой мировой войны.

«Сегодня прочел в „Колоколе“, что престарелый архиепископ одной из древнейших русских епархий, запутавшись ногами в ковре своего кабинета, упал, и так разбил себе голову и лицо, что все праздники не мог служить, да и теперь еще лежит с повязкой на лице и никого не принимает…

В конце октября или в начале ноября прошлого года был из епархии этого архиепископа на богомолье, в Оптиной один офицер; заходил он и ко мне и рассказал следующее:

– Незадолго перед отъездом моим в Оптину, я был на празднике одной обители, ближайшей к губернскому городу, где стоит мой полк, и был настоятелем ее приглашен к трапезе. Обитель эта богатая; приглашенных к трапезе было много, и возглавлял ее наш местный викарный епископ; он же и совершал в тот день литургию. В числе почетных посетителей был и некий штатский „генерал“ из синодской канцелярии. Между ним и нашим викарным зашла речь о том, что получено благословение, откуда следует, по представлению архиепископа, на реставрацию лика одной чудотворной иконы Божией Матери, находящейся в монастыре нашей епархии. Иконе этой верует и поклоняется вся православная Россия, и она, по преданию, писана при жизни на земле Самой Царицы Небесной св. Апостолом и Евангелистом Лукой. Нашло, видите ли, монастырское начальство, что лик иконы стал так темен, что и разобрать на нем ничего невозможно. Тут явились откуда-то реставраторы со своими услугами, с каким-то новым способом реставрации, и старенького нашего епархиального владыку уговорили дать благословение на возобновление апостольского письма новыми вапами (славян. – краски).

– Как же это? – перебил я. – Неужели открыто, на глазах верующих?

– Нет, – ответил мне офицер, – реставрацию предположено было совершать по ночам, частями: выколупывать небольшими участками старые краски и на их место, как мозаику, вставлять новые под цвет старых, но так, чтобы восстанавливался постепенно древний рисунок.

– Да ведь это кощунство, – воскликнул я, – кощунство не меньшее, чем совершил воин царя-иконоборца, ударивший копьем в Пречистый Лик Иверской иконы Божией Матери!

– Так на это дело, как выяснилось, смотрел и викарный епископ, но не такого о нем мнения был его собеседник, „генерал“ из синодальных приказных. А между тем, слух об этой кощунственной реставрации уже теперь кое-где ходит по народу, смущая совесть последнего остатка верных… Не вступитесь ли вы, С. А., за обреченную на поругание святыню?

Я горько улыбнулся: кто меня послушает?! Тем не менее, по отъезде этого офицера, я собрался с духом и написал письмо тоже одному из синодских „генералов“, Скворцову, с которым мне некогда пришлось встретиться в Орле, во дни провозглашения Стаховичем на миссионерском съезде пресловутой „свободы совести“.

Вслед за этим письмом, составленном в довольно энергичных выражениях, я написал большое письмо к викарному епископу той епархии, впоследствии замученному епископу Пермскому, где должна была совершиться „реставрация“ св. иконы. Епископа этого я знал еще архимандритом, видел от него к себе знаки расположения и думал, что письмо мое будет принято во внимание и, во всяком случае, благожелательно. Тон письма был почтительный, а содержание исполнено теплоты сердечной, поскольку она доступна моему малочувственному сердцу. Написал я епископу и, вдруг, вспомнил, что, приступая к делу такой важности и живя в Оптиной, я не подумал посоветоваться со старцами. Обличил я себя в этом недомыслии, пожалел о том, что „генералу“ письмо уже послано, и с письмом к епископу, отправился к своему духовнику и старцу о. Варсанофию в скит. Пошел я к нему с женой в полной уверенности, что растрогаю сердце моего старца своей ревностью и уже, конечно, получу благословение выступить на защиту чудотворной иконы.

Батюшка-старец не задержал меня приемом.

– Мир вам. С. А.! Что скажете? – спросил меня батюшка.

Я рассказал вкратце, зачем пришел, и попросил разрешения прочесть вслух мое письмо к епископу. Батюшка выслушал внимательно и вдруг задал мне такой вопрос:

– А вы получили на это письмо благословение Царицы Небесной?

Я смутился.

– Простите, – говорю, – батюшка, я вас не понимаю.

– Ну-да, – повторил он, – уполномочила разве вас Матерь Божия выступать на защиту Ея святой иконы?

– Конечно, нет, – ответил я, – прямого Ея благословения на это дело я не имею, но мне кажется, что долг каждого ревностного христианина заключается в том, чтобы на всякий час быть готовым выступать на защиту поругаемой святыни его веры.