Евгений Полищук - Преданный служитель Церкви. О церковной и общественной деятельности митрополита Питирима (Нечаева)

На одной из учебных лекций в МИИТе Владыка Питирим обратил внимание студентов на одно интересное обстоятельство: издательское дело – это область коммуникаций; железные дороги – это пути сообщения, которые также называют коммуникациями (одним из видов коммуникаций). Дома я решил посмотреть, а как, положим, у англичан называются «пути сообщения»? Оказалось: «means of communication» («means» и есть «пути, средства»).

Вячеслав Овсянников, кандидат богословия, сотрудник Издательского отдела в 1966–1995 годах

Мне довелось (можно сказать, посчастливилось) проработать в редакции «Журнала Московской Патриархии» и в книжной редакции Издательского Отдела Московского Патриархата под непосредственным руководством митрополита Питирима с 1976 по 1992 год: сперва литературным редактором, с 1985 года – старшим научным редактором, с 1991-го – заведующим новым отделом «Вера и знание».

Владыка Питирим жил в те годы на Часовой улице, в обычном доме, недалеко от улицы Красноармейской, по соседству с замечательным писателем Владимиром Алексеевичем Солоухиным. Квартира знаменитого писателя (я у него брал интервью), начиная с прихожей, изобиловала старинными иконами и предметами антиквариата, производила впечатление роскоши. А вот квартира митрополита Питирима не казалась богатой, но в ней ощущалась особая атмосфера и реял дух здорового аристократизма. Что касается мебели – не знаю, я едва ли различу карельскую березу от красного дерева, а вот книг было предостаточно; иконы же занимали строго подобающее им место. Пожалуй, можно говорить не столько об архиерейской квартире, сколько о жилище столичного интеллигента. Не зря о Владыке шла молва, как о подлинном интеллектуале. Был он еще и музыкантом, обладал тонким музыкальным слухом; не просто любил музыку, но и сам играл на виолончели.

Жил Владыка, насколько я помню, со своей сестрой (у митрополита Питирима было четыре сестры, все они ушли из жизни до его кончины), их связывала трогательная взаимная забота и подлинно христианская любовь. Надо сказать, что с родными, с людьми своего круга, с духовно близкими ему людьми митрополит Питирим был очень обходителен и приветлив, даже предупредителен. Но он не переставал быть архиереем с неким «внутренним стержнем», пусть даже незаметным для постороннего взгляда.

Вспоминается он, прежде всего, как настоящий харизматик, истинно человек Церкви . Как подлинно духоносная личность. Таких сейчас почти нет: раз, два – и обчелся… Прихожане его просто обожали.

Я неоднократно видел его молящимся в храме Воскресения словущего на богослужениях Страстной Седмицы; за пасхальной заутреней – в алтаре, где с ним традиционно из года в год христосовались сподвижники-сотрудники. Помню его особенно хорошо на службе Двенадцати Евангелий в Страстной четверг. Помню, как проникновенно и сосредоточенно, со слезами в глазах он служил в те волнующие дни…

Что касается его особой «иерархической» харизматичности, то его можно сравнить, пожалуй, с митрополитом Сурожским Антонием (Блумом). Оба несли с собой ауру некоей особой одухотворенности; казалось, они обладают тайной выхода в духовное измерение. Не случайно они были доверительно дружны. У меня сохранилась фотография, где они стоят рядом, с красивыми и вдохновенными лицами, но с разным выражением глаз – строгим и взыскательным у митрополита Питирима, мягким и каким-то печальным – у митрополита Антония.

Жизнь простых людей напоминает лотерею, в которой удачный жребий вершит случай. Но судьба тех, кто отмечен призванием свыше – система глубоко закономерных координат, определяемых Промыслом Божиим. Если воля человека совпадает с провидением о нем, то такую предопределенность свыше можно считать судьбой. Люди с судьбой – по-настоящему творческие личности, и, как правило, личности исторические; они обладают даром пассионарности , то есть избытком энергии, пафосом переустройства, превозмогающим инстинкт самосохранения. Что бы ни говорили о них, именно пассионарии являются «закваской» рода человеческого, его избранниками. Мне кажется, Владыка Питирим относился именно к этому разряду избранников.

В период государственного атеизма лишь в «Журнале Московской Патриархии» (из легальных изданий) публиковалось то, что не могло в ту пору нигде быть опубликованным – и, во многом, благодаря стараниям Владыки Питирима. Порой это просто казалось каким-то чудом в условиях богоборческого режима.

Хорошо помню, в каких трудных условиях работал в середине 70-х – начале 80-х годов минувшего века Издательский отдел Московской Патриархии. Мы трудились в Успенском храме Новодевичьего монастыря, в тесном помещении, похожем на подводную лодку, перегороженную фанерными переборками. Пообедать, как следует, в такой тесноте было невозможно, – обходились одним чаем.

Благодаря стараниям Владыки Питирима, осенью 1981 года был получен дом на Погодинской улице, переоборудованный под редакцию и обставленный с отменным вкусом. Там стало гораздо удобней трудиться, но был утрачен духовный микроклимат старинной обители, позволявший обходиться без пищи много часов.

Надо подчеркнуть, что Владыка был незаурядным, безусловно, очень вдумчивым и взыскательным редактором. Он умел заметить и исправить то, что на первый взгляд выглядело вполне приемлемым, «проходным». Или обозначить пунктиром, в ремарках, что надо исправить, как доработать тот или иной текст. Почерк у него был весьма неразборчив – ремарки и резолюции приходилось просто «расшифровывать». Имея опыт многолетней читательской работы с рукописями в отделах рукописей РГБ, ЦГАЛИ и ИМЛИ, я уже научился к тому времени хорошо разбирать – как бы по наитию – весьма сложные, прихотливые и странные почерки, поэтому с «криптограммами» главного редактора довольно уверенно справлялся; более того, время от времени помогал в «дешифровке» своим старшим коллегам – Вячеславу Петровичу Овсянникову, Константину Михайловичу Комарову, Павлу Васильевичу Уржумцеву – и другим.

Владыка был строг, но отнюдь не суров с подчиненными. Он смотрел глубоко в душу человека. Не раз удивляла его проницательно-настороженная «снисходительность» к приходящим со стороны льстецам и хитроумным (мягко выражаясь) кураторам. Всё это объяснялось текущей конъюнктурой и искусной дипломатией, без которой в то время обойтись было нельзя. А на похвалу по отношению к своим сподвижникам и помощникам он был скуповат. Но если такая похвала звучала из его уст – то это была воистину похвала.

Следует подчеркнуть его редкую эрудицию, его остроумие и обаяние – он, ведь, был не просто красивым внешне человеком, но воистину обаятельным. А остроумием он мог просто блистать. Ему некоторые в Отделе пытались подражать – и в остроумии, и в манерах вообще – но тщетно.