Галина Барышникова - Мастерская сновидений

«Мир рушится вокруг, происходят страшные катаклизмы, каждый занят собственным спасением…»

А это уже не мы, это наши младшие; мы спасались коллективно… Наши сердца напрягались от готовности к гибели, но не ныли от пустоты. Страх пустоты пришел с крушением нашей веры. Хотя, как нам объяснили прорабы Перестройки, верили мы – в химеры. Вместе с химерами оборвалось чувство исторического времени.

Есть спасение от чувства этой оборванности?

Есть. Надо срастить концы и начала.

«Как страшно быть ничейной, лишённой домашнего очага, как страшно не иметь тёплого и чистого дома…»

Как славно – сидеть у своего окошка?

Вот!

«В паузах между домом и работой она сидела на подоконнике и наблюдала изменчивый мир своего сада: палую жёлтую листву, голые изгибы ветвей… белый цвет вишен, смешанный с розовым цветением яблонь. Пахло весной, неудержимо переходящей в лето, стриженой травой, сиренью и жасмином. Пахло счастьем и надеждой, пахло желанием жить…»

Что же сможет увидеть она в своём окошке? «Пройдёт совсем немного времени – и не будет меня. А окошко останется и всех нас переживёт. Но тоже до срока… Окошко. Ты помнишь окошко?»

Вчитаемся повнимательнее.

«…Мы сидели на двенадцатом ярусе, так высоко, что вся Москва была как на ладони с её Кремлём в каменном лукошке, речным изгибом и вздыбленным мостом…»

Вы оценили это пронзительное место? Кремль – не на холме, откуда привычно смотрят вниз его рубиновые звёзды. Кремль увиден с высоты, откуда только и можно понять, что он – в «каменном лукошке» у «речного изгиба». Это та высота, которая делает сроки твоей жизни – мгновеньями исторического времени, дающего и твоей жизни – Смысл.

Окошко в сиротство. Окошко в вечность.

Это – разные окошки? Или одно?

Так откуда смотреть.

«Наоборот» – название романа Гюисманса. Из него Галина берёт на вооружение фразу о воспоминаниях, которые помигают человеку вырваться из тюрьмы современности и оказаться в прошлом, которое гораздо ближе.

Тут вся загадочность – в колебании ближнего и дальнего. В попытке взглянуть в окошко с той, а впрочем, и с этой стороны. В несоединимости того и этого времени. В их неразделимости.

В финале романа Гюисмансу отвечает Майринк:

«Если хочешь прийти ко мне, сначала приди к себе».

Алхимия?

Роман – «Алхимический». (Полное название – «Мастерская сновидений»).

Алхимия – та же химия, надо только взглянуть «с той стороны».

Вибрация сторон – дыхание прозы Галины Барышниковой.

Тело героини вдруг рассыпается на молекулы и, как мука мелкого помола, проходит сквозь стены здания. Но, оказавшись внутри, снова ощущает себя как тело. Переклик сна и яви? То ли скачок из яви в сон, то ли, наоборот, из сна в явь. И обратно?

«Мы – рассеянные символы на дороге вечности».

Дорога – это преодоление пространств. Дорога (вечная) – преодоление времени.

Человек – не тело. Человек – семицветная радуга. Эти семь ступеней – степени его падения. Или, наоборот, восхождения.

События проистекают одномоментно, но в нескольких направлениях. Ты можешь сопротивляться, твердить о своем пути и превратить жизнь «в сплошную дорожку трения, в горячий, даже огненный миг противостояния» (противо-СТОЯНИЕ) – стяжать всё на себя. А можешь, наоборот, расслабиться и пропустить жизненную энергию сквозь себя, «стать проводником, проточным каналом» (ПРОТОК немыслим вне времени).

Собственно, время как художественный символ возникает из чего угодно. Из фразы: «Эта история началась с того, как…» С того, что героиня «вдруг», сама не зная почему, вспоминает отца, тоскует по нему. С ощущения, что тело – только обёртка для чего – то более важного. Там – суть.

Как только чувствуешь начало – возникает мысль о конце. Суть сворачивается до мига. А может, наоборот, разворачивается до глобального ощущения единства всех со всеми. Твой путь – штрих на общем пути. Миг в общей судьбе.

Время – это вечность. И вечность – мгновение.

Вы каждое мгновение сдаёте экзамен на духовное приобщение к вечности.

Чтобы ощутить зов времени, то ли сокращающего до мига срок бытия личности, то ли, напротив, сообщающего этому бытию символически бесконечный срок, не обязательно нырять в Средневековье (как ныряют туда интеллектуалы из «алхимического романа»). Куда ближе тех, давно прошедших поколений – поколение отцов и дедов, полёгших на полях войны…

Что дальше?

«Читайте дальше! Время! Время!»

Возглас, свидетельствующий о том, что дальше будет сказано о главном.

Вот оно:

«Если коллективное сознание людей не изменится, произойдет смена полюсов. Земная ось ляжет по-другому…»

То есть: человечество свернёт, наконец, с кровавых маршрутов мировых войн, поглощавших поколения?

«Нам сейчас важно связать прерванную нить – соединить события прошлого и будущего в том настоящем, которое есть сейчас. Готовы?

Нить – связь пространства и времени. Прерванная нить – конец того и другого. И тогда как? Ждать нового начала?

«Мир опять находится на грани перехода, как было во времена Атлантиды…» Проглатываю как утешение: мы не первые.

– Сроки? Какие сроки? – хрипло переспрашивает герой романа.

Ответ:

«Никому не дано знать, в какой день и час Сын Человеческий разорвёт от земли до неба покров… Завеса упадёт и станет видно то, что сокрыто от глаз…» Комментировать «сокрытое от глаз» с точки зрения Сына Человеческого я не решаюсь.

Я могу прокомментировать лишь судьбу поколения, следующего за нами, – вошедшего в жизнь при падении таких «вечных истин», как коммунизм, мировая революция и прочие «химеры».

Они, наследники наших крахов, ищут новую почву. Они хотят восстановить путь. Они хотят срастить нить времени. Они хотят ощутить суть в надвигающемся бытии.

«Всё, что ни есть, уже есть», – заклинают они.

Будет другое. Невероятное? Наоборотное?

Будет.

Но и мы с вами будем. Готовые ко всему.

Человек – бескрайняя Вселенная. Этот факт неоспорим. И наш путь вымощен созвездиями и звездами, где за каждым всполохом света на нашем небосклоне – чье – то имя. Имя, ставшее поворотной точкой нашей личной истории. Имя, ставшее нашим ориентиром в пространстве…

Мама. Отчим. Бабушка. Дедушка. Чуть позже – младший брат.

Как в каждом детстве, в любом доме – день заканчивается сказкой. Помню, как отчим – Моралёв Владимир Михайлович, а тогда попросту – папа, возвращался с моря, полгода его не было, а потом тихий мамин голос будил меня на заре: «Просыпайся, папа возвращается…» И мы идем по серому, как камчатский песок, городу к расцвеченному флажками порту, и музыка духовых оркестров вьётся у лица, смешанная с соленым воздухом близкого моря и резкими порывами ветра. А вечером – долгожданная сказка. Почему – то всегда одна и та же – про Гулливера… я знала её наизусть, но каждый раз просила: ещё про лилипутов, ещё про великана… А он только удивлялся: неужели у меня такая плохая память, что я ничего не помню? Ворчал, но все равно рассказывал. Однажды пытался переменить сказку и стал рассказывать про Тома Сойера, запутался и опять вернулся к Гулливеру – это была самая лучшая сказка.