Виктор Кротов - Юродство проповеди. Сборник эссе

Постояли мы неподалеку, выкурили по сигаретке, Надька даже две успела. Потом шевеление какое-то началось. Мы к канату протиснулись, в первый ряд значит. Видим, над входом красные лампочки зажглись: ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ. Из церкви попы вышли, а за ними весь народ повалил, и вокруг церкви пошли.

У всех там, внутри ограды, свечки горят, а у дружинников за канатом – сигаретки, но это потусклее получается. Да и попы красивше ментов обряжены: вся одежда мерцает, переливается. За ними толпа со свечками движется, медленно от тесноты, и все песенку поют про то, что Христос из мертвых воскрес, а дальше не очень понятно. То быстрее поют, то медленнее, даже мотив меняют, но как-то дружно получается, репетировали что ли? И не только старушки там. И парни, и девчата есть, тоже поют, тоже свечки держат, будто верующие. И священник один совсем молодой, с бородкой редкой и в очках.

Непонятно это всё: ходят, крестятся… На них поглядеть – будто что-то важное знают. Может, и в самом деле знают, а нам завидно, вот мы и глазеем? Да нет, тут за канатом каждый знает, что ему лучше. Поддатых много. Один вон кричит без конца: «Кто причаститься хочет, подходи с рублём, налью стаканчик!» – и сам же гогочет. Или дружинники – те тоже все знают: чего можно, а чего нельзя. Надька знает, что лучше всего в дискотеке, а Борька – что лучше всего с Надькой. Они друг друга локтями пихают, хихикают, а тётка, которая между мной и ними затесалась, ворчит:

– Ну, окаянные, ну, оглашенные, и праздник им нипочем. Постыдились бы, ведь в какое место пришли. Оглашенные, как есть оглашенные…

Вдруг ей старичок отвечает, который от меня с другой стороны стоит:

– Напрасно вы их так называете. Оглашенные – это кто креститься собрался, и намеренье их уже в храме огласили. А я совсем не уверен, что у молодых людей созрело такое желание.

Борька с Надькой аж с лица слиняли. Скажет тоже – креститься! А тетка своё талдычит:

– Оглашенные, оглашенные! Каждое утро говорят: изыдите, оглашенные, из храма. Это чтоб не хулиганили, значит. И милицию не зря прислали. От кого людей охранять – ведь не от верующих. От этих, оглашенных.

– Что ж, молодые люди должны быть вам благодарны, что вы их так называете. Сегодня оглашенные, а завтра или через годик что-нибудь понимать начнут…

Гляжу, Борька Надьку за локоть из толпы тащит. Я, натурально, тоже за ними, хотя и жалко было. Как раз в распахнутые двери стало видно, что внутри. Там светло было, золотисто и празднично…

Борька был какой-то потускневший, и мы поплелись обратно. Тем более, что из церкви тоже некоторые стали расходиться. Выходят из калитки, гасят свечки, заворачивают их в бумажку и забирают их зачем-то с собой. А я вдруг почувствовал, что на улице прохладно.

Кстати, колокола так и не звонили. А Борька клялся-божился, что будут звонить.

Из сказки, из сказки пришло ко мне слово «крёстная». В моём детстве оно было столь же нереальным, как ковры-самолеты, рыцари и драконы. Гофман шептал нам: «Крёстный Дроссельмейер…» 1 1 Персонаж сказки Гофмана «Щелкунчик». – и все эти звуки сливались в одно загадочное заклинание. Рождество, именины, крещенские морозы и пасхальный благовест – от всего этого веяло чудесами и тайной, всё было из сказки.

Дети, для которых эти слова были настоящими словами детства, до сих пор кажутся мне сказочными детьми, вроде Кая и Герды 2 2 Из «Снежной королевы» Андерсена. .

А сам я вовсе не был сказочным ребёнком. Когда я вырос и стал, как диковинный переросток, постепенно учиться той непростой радости, которую принято называть верой, мне было не до сказок. Куда там! Я старательно следил за тем, чтобы всё встреченное на этом пути было реальным и подлинным, настоящим и несомненным. И моя крёстная стала мне крёстной потому, что и до этого была по-настоящему близким человеком. Долгое время ещё я даже мысленно не примеривал к ней её сказочное звание.

С тех пор прошло много лет. И всё чаще я замечаю, как возвращается сказка. Но это уже не бесплотные грёзы утренней детской полудрёмы. Тёплые живые лучики вспыхивают то тут, то там, высвечивая таинственные драгоценности человеческой жизни.

По-прежнему в дни рождения собираются друзья, по-прежнему устраивается застолье. Но в сказочные дни именин я тихо прихожу к своей милой крестной, чтобы вместе порадоваться тем неизбывным чудесам, которые кажутся особенно заметными в день ангела. Новой сказкой наполняются Рождество и Пасха – сказкой прочной и настоящей, в которой прочной и настоящей становится вся наша жизнь. В этой сказке хватает своих болей и бед. Они даже особенно остры, как и положено в сказке, потому что каждая из трудностей – испытание. Но главнее этого уверенность в том, что сказка всегда кончается хорошо и даже умерших спасает Живая Вода…

Я звоню в дверь сорок четвёртой квартиры. Сказочная дверь открывается, и я замираю в восхищении. Осанка феи, сверкающее платье!.. Передо мной моя крёстная, а в руке у неё – волшебная палочка. Значит, и сегодняшним вечером будут чудеса. Я делаю шаг вперёд и робко произношу: «Здравствуйте, милая крёстная!..».

«Я уже большой» – ребяческая фраза, инфантильная мысль. Она делает человека не больше, а меньше: он словно приподнимается на цыпочки, и сразу становится видно, как нелегко ему пока дотянуться до настоящих вещей.

Он большой. Ему уже не заморочить голову сказками о чудесах. Ему уже не внушить, что якобы существуют незыблемые истины, немеркнущая красота и непреходящее добро.

Он большой. Он знает, что философия – всего лишь самоуспокоение, а вечность – воображаемый интеграл времени.

Он большой. Он снисходителен к окружающим – как, впрочем, и к себе самому.

Он большой – и он величаво семенит по своей дорожке, не замечая той жизни, до которой еще не дорос, не слыша великого наставления: «Будьте как дети»…

Одного своего приятеля я пугаю так. «Ззз…» – говорю. И он трепещет. А я ломаю голову: ну чего же он так боится? И продолжаю. «Ззз…» – говорю. – «Зззагадку о себе разззгадываешь?..» Он аж дымится на мою дразнилку.

А я, действительно, и в этот раз завожу разговор о загадке на каждый день. Мол, для любого человека какой-то замысел о нём существует. И даже не какой-то, а скорее всего гениальный, единственно для этого человека подходящий. И если этот замысел разгадать, то можно было бы свою жизнь прожить самым гениальным образом. Не то чтобы непременно гением стать (не каждому из нас, наверное, этого захочется), а прожить с гениальной выразительностью каждый день или час, загадка которого верно разгадана. Может быть, даже каждая минута и каждая секунда имеют свою разгадку. Только вот разгадывать нам чаще всего лень. Проще притвориться, что как получилось прожить неделю или месяц – примерно так и надо было. О секундах и думать смешно… Приятель мой прямо места себе не находит. На все остальные мои выдумки только посмеивается, в ответ на эту – негодует и вибрирует. Опровергнуть меня пытается, хотя что же опровергать, когда никакой логики во всём этом нету. В нелепостях меня уличает, провозглашает разницу наших мировоззрений. А мне всё любопытно: чего же он тут пугается? То ли думает, что я на его свободу разговором о загадках-разгадках покушаюсь, то ли он лучше меня чувствует, как от собственной судьбы отошёл, и ему ещё больнее неразгаданный день прожить… Может, я наконец что-то стоящее случайно придумал?..