Виктор Кротов - Государство чувств. Ориентирование во внутреннем мире

Падение оглушило меня, а когда я очнулся, то был уже другим. Я был деревом, древом – тем самым, по которому только что лазил проворным человечком. Я ощущал свет, льющийся на меня сверху, обволакивающий меня воздух и надёжную тёплую землю, в глубину которой уходили мои корни. Живые внутренние соки были моим зрением и моим чувством. Каждая ветвь, каждый корень умел поделиться со мной своей жизнью, хотя иногда наступало время, когда моя перекличка с какой-то из ветвей или с каким-то из корней ослабевала, и я знал, что наша связь пересыхает…

Но вот неизвестно откуда взялся шустрый маленький человечек с острыми коготками на ногах, оставляющими на ветвях моих незаметные болезненные следы, которые мне приходилось напряжённо залечивать. Он был любопытен и проворен, он хотел как можно больше узнать, но не знал, как узнать то, что важнее всего…

Самое глубокое из родственных чувств – это обычно материнское чувство. Нет необходимости петь ему дифирамбы. Это чувство, определяющее во многом судьбу человечества. Наш характер, наша индивидуальность – не зависят ли они от того поля материнской любви, в котором мы росли первые годы жизни? Наверное, поэтому в женщину вложен материнский инстинкт, несущий в себе самые благодатные задатки для чувства материнской любви.

Откуда же возникает дефицит не только материнской любви, но даже материнского инстинкта? Не будем здесь говорить о том, в чём виноваты общество или цивилизация. В тысячу раз важнее – нет ли пренебрежения к этому чувству и к питающему его инстинкту в нас самих? К материнскому чувству в себе – для женщины. К материнскому чувству в женщине – для мужчины. Вдыхая пьянящий ветер юности, воспитывая детей, размышляя о жизни, мы можем поддерживать материнское начало, признавать и одухотворять его, а можем и не придавать ему особого значения, позволяя другим ценностям вытеснить его на окраину души.

Перерастая в чувство, материнский инстинкт обретает новые свойства. Забота о детёныше становится любовью к человеку – именно к этому человеку, мал он или уже вырос, с его характером и судьбой. Инстинкт как бы вынуждает к определённому поведению. Материнское чувство ведёт к свободному душевному творчеству. Инстинктивное чутьё по отношению к ребёнку преображается сердечным чувством в тончайшую материнскую интуицию. Важно поддержать душевную расположенность, помочь сознанию откликнуться на призыв подсознания.

Материнская любовь не зависит от качеств ребенка, на которого она направлена. Это бесценно и для самой матери, и для ребёнка, и для человечества в целом. Нам всем необходимо, чтобы мать любила своих детей и хорошими и плохими, и здоровыми и больными, и счастливыми и несчастными. Но это же свойство порою мешает матери сосредоточиться на внутренних душевных особенностях ребёнка, приобретающих для него самого всё большее значение, когда он вырастает. Доля материнского инстинкта при взрослении ребёнка уменьшается, и только подъёмная сила чувства материнской любви позволяет успеть за разворачиванием вселенной новой индивидуальности.

Отцовское чувство чаще всего имеет не столь сильную инстинктивную основу, как материнское. Трудно сказать, хорошо это или плохо: это связано с социальными традициями и с житейскими условиями. Но это означает, что судьба отцовского чувства ещё в большей степени зависит от внутренней установки. И складывается эта установка, по-видимому, задолго до возникновения живого повода для реального чувства. Свою лепту вносят сыновние переживания, но рано или поздно в действие вступают собственные представления будущего отца о жизни, о любви, о судьбе человечества.

Нельзя построить в себе отцовскую любовь к будущему ребенку, но можно проложить для неё путь, и это необходимо делать заранее. А дальше начнётся самое главное (или всё тут – самое главное?..): живое общение с малышом, с сыном или дочерью, про которое трудно написать общими словами. Здесь всё дело в том, чтобы от принципов отношения к ребёнку перейти – нет, перелететь, прорваться! – к отношениям с той неповторимой личностью , которая скрыта в этом твоём ребёнке.

Непростая, парадоксальная притча о блудном сыне в Евангелии намекает нам на возможную силу и своеобразие отцовской любви. Дорасти в своём чувстве до возможности разрушить свои собственные внутренние схемы – это проблема именно отцовской любви, особенно когда речь идет о любви к сыну – ведь сталкиваются две мужские индивидуальности.

Это ещё один пример асимметрии родственных чувств. Но чем больше мы будем углубляться в область таких различий, тем меньше сможем высказать обобщённых суждений. Попробуйте уподобить отцовское чувство к сыну и материнское чувство к дочери – и уподобление это незамедлительно растворится в различающих особенностях. Нам придется обратить внимание на соотношение мужского и женского начала в каждой человеческой душе, будь то мужчина или женщина, и на многое другое… Поэтому нет оснований надеяться (или беспокоиться), что кто-то умный изложит нам все проблемы нашей душевной жизни, а в приложении приведёт их решения. Каждому из нас приходится быть в круге собственной жизни по-своему мудрым.

Посреди большого портового города, на площади, которая была совершенно пуста – видимо, по причине раннего утра, – ко мне навстречу шагал совершенно незнакомый человек. Но он не шёл, он почти бежал, будто спешил на долгожданную встречу со мной, будто знал меня тысячу лет. На нём были странные развевающиеся одежды, вполне созвучные старинным домам, окружавшим площадь, высокой ратуше с колоколами и фигурным флюгером, брусчатой мостовой и парусникам в порту.

– Добрый день, добрый день! – заговорил он, приближаясь, и протянул мне руку.

Обмениваясь с ним рукопожатием, я почувствовал прикосновение шероховатого металла, слегка скребнувшего по коже ладони. Действительно, незнакомец держал в руке небольшую пластинку. Теперь он всматривался в неё, и я заметил, что по маленькому экранчику на пластинке бежит текст. Лицо незнакомца выражало неподдельный интерес и к тексту на пластинке и ко мне. Свободная рука его легла мне на плечо, и, кончив читать, он притянул меня к себе и крепко обнял.

– Ужасно рад тебя видеть, дядюшка, – произнёс он с жаром, и доброе, чуть полноватое лицо его просияло.

Он был, без сомнения, гораздо старше меня, и обращение его окончательно повергло меня в недоумение. Заметив это, мой новоявленный племянник покачал головой:

– Вот что значит ходить без генитайзера: своих не признаёшь. А у нас ведь общие дед с бабкой! У меня в тридцать шестом поколении, а у тебя в тридцать пятом. Так что ты мне дальний, но дядюшка. Ну, идём, идём, пора уже к завтраку. Да и с остальной роднёй познакомиться надо, а это ведь работа нешуточная.