Хидыр Дерьяев - Вьюга

Да… Ну вот, стало быть, пока тот книжник ученостью своей гордился, один молодой паренек подрос, тоже ученый, книг перечел — пропасть, и стал этот молодой книжник старому на пятки наступать — догонять то есть. Начал старый книжник на молодого напраслину возводить: не настоящий, мол, он ученый, и совсем даже он не ученый, а просто безумец. Не верят шайтану люди, ученый он, говорят, настоящий ученый. И решил старик другое средство применить — он ведь, старый-то книжник, еще и колдовать мог — напустил он на молодого книжника дракона. Лезет дракон на молодого, страшный такой, из пасти огонь пышет, а молодой книжник обвел вокруг себя три черты, дракон одну перешел, другую миновал, а как к третьей подобрался — все, кончилась его сила, ложится и голову на землю кладет. Злится, шипит, огонь из ноздрей пускает, а перейти ту черту не может.

— А почему, бабушка? — Сердар во все глаза глядел на старуху, глаза у него блестели от возбуждения.

— А потому что тот сильно ученый был. Слово такое знал — заклинание. А ты не перебивай, дальше слушай, дальше еще занимательней! — старушка, как это каждый раз с ней случалось, сама увлеклась своим рассказом. — Вот, стало быть, не вышло ничего с драконом, наслал старый книжник на молодого книжника тигра лютого. А тот, молодой, опять — вкруг себя три черты. Рычит на него зверь, беснуется, а он сидит себе — хоть бы что, только заклинания читает. Все три черты тигр преодолел. Бро-снлся к книжнику и в ту же минуту из тигра в котенка превратился, ластится к молодому книжнику, трется…

— Вот это да! — Сердар заерзал на кошме, ближе подвигаясь к старушке. — Рассказывай, бабушка, рассказывай дальше!

— А дальше, сынок, случилось такое. Появился вдруг из облака огненный таган, вот такой, как в очаге стоит, только большой очень и из чистого огня. Полетал, полетал над народом — старый книжник он ведь при всем народе искусы эти молодому устраивал — и опустился в сторонке. И вышли из того огненного тагана трое нездешних людей и — прямо к старому книжнику. Хотел он их околдовать, чтоб замерли на месте, да не тут-то было, — у тех, с неба, колдовство посильнее оказалось. Схватили они книжника, сунули в огненный свой таган и унесли на небо.

— А он не сгорел?

— Сгореть-то он не сгорел… — бабушка вздохнула. — В шайтана превратился. Наказал его аллах. Шайтаном стал, ишачьим пиром. Не зря ведь в пословице говорится: не рой другому яму, сам в нее упадешь. — Бабушка снова вздохнула и погладила мальчика по голове.

Слушать бабушкины рассказы любили оба внука, только Сердар, блестя глазами от возбуждения, то и дело тормошил старушку, засыпал ее вопросами, а старший его брат сидел, приоткрыв рот, и молча таращил глаза — сказки почти всегда были страшные.

— Бабушка! — снова подал голос Сердар. — А как шайтан убил чабана? Расскажи!

— Как убил-то? Ну слушай, как убил… Вернулся, значит, тот злосердный книжник на землю — теперь уж он не просто книжник был, а шайтан в обличье книжника — и стал он людей сбивать с пути истинного. Многих сбил, и подошла очередь одного чабана. И так, и эдак подбирается к нему шайтан, а все без толку — благонравный очень был тот чабан и в вере крепок. Умаялся с ним шайтан и решил на хитрость пойти — на то ведь он и шайтан, чтоб всякие хитрости знать да уловки, — надумал он ишаков на бунт подбить — животных совратить с пути истинного. А ослы у чабана мирные были, тихие такие, спокойные, ходят себе, травку молодую пощипывают… И вдруг взбесились, да все разом. Сначала друг дружку лягали да кусали, а потом и на чабана набросились. Набросились и залягали его насмерть. Пришлось шайтану самому ишаков пасти. От того случая и поговорка пошла: разжирел осел, хозяина лягать начал. Они ведь чумовые, ослы эти: другой раз всю ночь орет — никакого угомону на него, а чего орет, и сам не знает…

— А почему они так?

— Как почему? Я ж говорю: пир-то у них — шайтан, он их и подбивает.

Сердар немножко подумал.

— Бабушка! А у петухов? Петушиный пир тоже — шайтан? Они ведь тоже среди ночи голосят, спать не дают.

— Вот уж про петухов не скажу… Не знаю про петухов. А много у тебя еще товару — в твоем мешке с вопросами? — бабушка усмехнулась и почесала голову.

Внук не ответил, что-то напряженно обдумывая.

— Бабушка, мы про козу забыли! Кто козий пир?

— Хватит, сынок, про козу завтра. — И бабушка, закряхтев, стала решительно подниматься с кошмы.

Сердару и Мереду крепко повезло с бабушкой. Ничья бабушка не знала столько сказок и преданий, сколько эта шестидесятилетняя женщина с ясным молодым умом и прекрасной памятью. Внуки не сомневались, что запас сказок и преданий у нее неистощим, и, скорей всего, не ошибались, потому что Аннабиби, сама того не замечая, нередко начинала сочинять сказки.

На следующий день Сердар прямо с утра, едва напились чаю, начал приставать к бабке:

— Бабушка, ты про козу обещала. Помнишь — вчера не рассказала?

— Разве не рассказала? — старуха прекрасно помнила, на чем прервала вчера свой рассказ, но ей хотелось, чтоб внук попросил, напомнил.

— Не рассказала! Про ослиного пира рассказала, а про козьего — нет.

— Так ведь он у них один, общий. Шайтан.

— И у коз шайтан? А разве они тогда вместе с ослами паслись, когда чабана убили?

— Нет, не паслись. Шайтан не был их чабаном, он сразу пиром стал.

— А так разве бывает? Ты же сама сказала: умелые чабаны, которые хорошо смотрят за скотиной, становятся потом святыми пирами. А теперь говоришь — не пас шайтан коз! Как же он их пиром стал?

— А, детка! На то он и шайтан. Он и без чабанства пиром стать сумеет. Он все может, он знаешь какой всесильный!..

— Нет, бабушка, ты что-нибудь перепутала! Просто, наверное, козий пастух плохим чабаном был, пира из него не получилось. Вот шайтан и воспользовался.

Бабушка не стала возражать, и Сердар удовлетворенно замолк — он обязательно должен был все уразуметь, все понять, все поставить на место.

— Никогда нельзя обижать невинного, — назидательно сказала бабушка, — забили ишаки насмерть хорошего чабана — он запросто мог бы стать их святым покровителем, — получили шайтана.

— А козы? А козам за что такой покровитель?

— Козам?.. Да ведь они тоже не без греха… И про коз есть предание.

Бабушка повозилась немножко, налаживая свою прялку, уселась подле нее, вздохнула…

— Коза, сынок, заносчивое животное, очень заносчивое, и больше всего достается от нее овцам — они ведь животинки тихие, безответные… Вот как-то раз начала такая спесивая коза приставать к овечке. «Я, говорит, тебе не чета, я по склонам брожу, по горам хожу, свежей травкой питаюсь, цветами весенними наедаюсь… Под самым небом бываю, захочу, подпрыгну, небо рогом достану, да боюсь только насквозь пропороть. Набью я живот свежей травкой, лягу на пригорке, ветерок прохладный шерстку мою шелковистую расчесывает. А ты что? На гору взобраться и то ума нет, и шерсть у тебя спутанная, как кошма. И травки свежей ты отроду не видала, всегда ешь, что от меня останется…»