Хидыр Дерьяев - Вьюга

Жена председателя поглядела вслед гостю и укоризненно покачала головой:

— Не мог поучтивей сказать? Все-таки ученый человек, молла… Ушел, как оплеванный!

— Ничего, я от них не больно-то учтивые ответы слышал! Спишь, бывало, на вшивом тряпье, рядом с собаками. Не очень они боялись меня обидеть!

— У моллы Акыма ты в поденщиках не был.

— Все они одинаковые, что моллы, что баи!

— Зря ты так говоришь, молла Акым — добрый человек.

— Знаю я вас, женщин! Задень моллу — со свету сживете ворчанием!

Председатель ушел, сердито хлопнув дверью.

Молла Акым шагал медленно, опустив голову, словно только что получил пощечину. Шел и без конца повторял одно и то же: «Я не смогу приложить палец под тем, что вы напишете», «Я не смогу приложить палец под тем, что вы напишете…», «Не смогу приложить палец…», «Приложить палец…» А почему? Почему этот человек в лицо называл его лгуном? Кого он обманул? Кому солгал? Какой кусок съел обманом? Учился в школе. Старательно учился, кончил, отправили в медресе. Окончил медресе. Собрались старики, порешили, чтоб учил он детей. Стал учить. В чем же его вина? Почему ему нет веры?

Молла Акым поравнялся со своим домом и хотел уже было свернуть, но перед ним встало злое лицо жены, и он прошел мимо. Дошел до края села, взобрался на холм, сел я стал глядеть по сторонам.

Куда бы ни падал взгляд моллы Акыма, всюду он видел спокойных, занятых своим делом людей. Он завидовал им, завидовал последнему бедняку, у которого есть свое занятие. Вот вроде бы и не виноват, а бездельник. И главное, у самого последнего бедняка есть дома жена, он может с ней посоветоваться, горем своим поделиться. А он? К кому пойдет он со своей бедой? Председатель сельсовета обидел его жестоко и несправедливо: в любом смертном грехе можно обвинить моллу Акыма, но обманом он никогда не грешил, тут он чист и перед людьми, и перед аллахом.

Горькая обида, несправедливая, а пожаловаться, посоветовать некому. Жена только разозлится, ей кроме каурмы ни до чего дела нет. Ей лишь бы мясо с кровинкой. А что у мужа сердце кровью обливается, это ей…

Молла Акым вздохнул, покачал головой, одну за другой сломал несколько сухих былинок. «Неудачник я», — мысленно произнес он и вздохнул. Вдаль поглядел.

Огромен мир… За далью новая даль, иди и иди, и не будет конца земле. И в этом огромном мире у каждого свое место, своя судьба, своя доля. А вот если ты обездолен, то нет тебе места в просторном подлунном мире. Должность писаря не доверили! И кто не доверил? Батрак, человек, который всю жизнь спал у чужих дверей! Теперь он начальник — комитет, а уважаемые, ученые люди лишены доверия и куска хлеба… Как все запутано!.. Не будь этой путаницы, судьба понимала бы, что делает, у кого отбирает ложку, кому в руки вкладывает… Не повезло тебе, молла Акым. Как говорится, решил за воровство приняться, да ночи пошли лунные…

— Что, молла Акым, размышляете о бренности всего земного?

Молла, вздрогнув от неожиданности, поднял голову — рядом стоял ахун Джумаклыч.

Молла Акым не любил ахуна, не за что ему было любить этого человека. Это он, открыв в селе свою проклятую школу, лишил моллу Акыма подношений и обрек на голодное существование. И все-таки сейчас, когда молле Акыму было так плохо и некуда было ему податься, он даже обрадовался Джумаклычу.

— Салам-алейкум, ахун-ага!

— Валейкум-салам! Как здоровье, молла Акым?

— Слава всевышнему, на здоровье не жалуюсь.

— Ну и ладно. Было бы здоровье, остальное уладится.

— Не так-то легко ему уладиться… Сейчас у председателя был, он мне такое уладил, по гроб жизни милости его не забуду…

— А что случилось?

— Попросил я у него должность писаря. Услышал, что сменить он хочет писца, что не годится тот на должность по малограмотности своей…

— Ну и что?

— Я, говорит, не могу приложить палец под тем, что вы напишете. Так прямо в лицо и сказал.

— Нехорошо он сказал, грубо… — Ахун Джумаклыч задумался. Он думал о том, что трудно приходится бывшему батраку, не у кого было председателю сельсовета учиться обхождению с людьми. Туда, где собирались старейшины, чтоб вести степенные беседы, его и близко не подпускали. Советская власть учит говорить правду, невзирая на личность, вот он и действует, как может, надо было на лоб нажать, а он чуть глаз не выдавил…

— Вот, ахун-ага, — грустно сказал молла Акым. — Не знаю, что теперь и делать. Школу мою закрыли, подношения, которыми я прежде кормился, больше не поступают. Хлебопашеством заняться? Ну посею я пшеницу, если и вырастет, так через год. А скорей всего, ничего у меня не получится — навыка нет к крестьянской работе. Торговлей заняться? Капитал нужен. Да и будь у меня капитал, какой из меня делец: ни смелости у меня, ни сметки… Плохи мои дела, ахун-ага. Вы не глядите, что одежда на мне справная, в доме ни гроша, ни полмешка зерна… Бедняк я, голь распоследняя… Хоть иди куда глаза глядят…

Джумаклыч помолчал немного.

— А есть у вас звание учителя?

— Есть. Ведь как получилось. Велели открыть школу, детей учить, я послушался, стал моллой. Со всех сторон подношения несут — привык… Вознесли меня люди на высоту, и сижу я там теперь голодный, холодный, а как спуститься, не знаю. Гляну вниз, голова кругом идет… — молла Акым вздохнул и печально улыбнулся.

Джумаклыч усмехнулся.

— Вовремя надо было позаботиться, чтоб спуск был покатым…

— Все так, ахун-ага… Конечно, мы всегда понимали, что советской власти моллы да баи что змее мята. Только, если подумать, чем я перед властями провинился: не родовит, не богат? Судьба человеческая в руках всевышнего. Кого как наказывает аллах, меня вот ученостью наказал… Из-за грамотности своей выбрал я в жизни ненадежную дорогу. А второе мне наказание от аллаха — жена. Если над кем благодать, у того жена — помощница, подруга, утешение в невзгодах мирских… А у меня!.. — Молла махнул было рукой, не желая ругать жену при постороннем, да не выдержал: — Не баба у меня, а дракон, исчадие ада! Ей только одно подавай — мясцо с кровинкой! А нету, она тебя сожрать готова вместе с халатом! — и молла Акым сокрушенно покачал головой.

Теперь Джумаклыч уже не мог ограничиться улыбкой. Как ни сдержан и благовоспитан был ахун, он расхохотался. Ахун смеялся до слез, до боли в животе, а молла Акым смотрел на него и вздыхал.

— Простите, молла Акым! Простите великодушно! Понимаю, что непристойно это — смеяться при плачущем, но ничего не могу с собой сделать: прет из меня смех, как паводок весенний! Ха, ха, ха! Извините, молла Акым… Ха, ха, ха!..

— Ничего, ахун-ага, смейтесь, я не обижаюсь. Ничто не может обидеть меня больше, чем обидела судьба. Завидую только, что можете вы радоваться и смеяться, что легко у вас на душе…