Хидыр Дерьяев - Вьюга

— Русский.

— А по положению? По должности?

— Ну… Он был повыше Атабая.

— А что он делал? Чему учил людей?

— Откуда мне знать, сынок? Одно скажу наверняка, не овец пас в песках… Вот учиться бы тебе тому, чему Ленин учился!..

— Отец, послушай! Ленин дал свободу всем людям. Ленин сбросил царя…

— А царь нам ничего плохого не делал. Народ при нем был сыт.

— Да разве дело в одной сытости?! За сорок лет царского владычества в Туркмении только двое туркменов получили высшее образование! А сейчас! Сейчас даже я, сын бедного чабана, смог кончить институт!

— Толку-то в твоем институте! Чтоб овец пасти, не ученость нужна, навык нужен. И еще старание: настоящий чабан ни дня ни ночи не разбирает, он всегда на работе…

Сердар не ответил. Бессмысленно: не понять им друг друга. Подошли те двое, что присланы были помочь Пер-ману. Отлежались, пришли в себя. Конечно, если пожилого человека поставить на такую сумасшедшую работу, он недолго выдержит…

Перман с Сердаром отправились наконец на стан отдохнуть, попить чайку. Пока Сердар занимался чаем, Перман куда-то исчез и скоро вернулся, держа под мышкой небольшой сверток. Когда в шалаш, неся тунчу с чаем, вошел Сердар, отец достал из-под мышки две шкурки и отряхнул с них песок.

— Погляди, нравится?

— Хороши!

— Настоящий сур — большая редкость! Наденешь ночью такую шапку, а она светится! В темной комнате искать не надо — сразу увидишь. Для тебя припас, сынок. Бог даст, женим в этом году. Наденешь на свадьбу. Приятно, когда на женихе тельпек из настоящего сура.

— Шапка из сура — это прекрасно, но шкурки-то не твои.

— А чьи же?

— Колхозные.

— Ну и что? Уплатим за них сколько положено.

— Кому?

— В колхоз. В кассу.

— Так не разрешается, отец. Шкурки, все до одной, должны быть сданы государству.

— Ничего, сынок, мы с председателем столкуемся. Он найдет способ.

— Не имеет он права искать такие способы!

— Сынок, не будь ты упрямым. Председатель все обделает по закону. Комар носа не подточит. Вон и он, легок на помине… — Перман засуетился, торопясь спрятать шкурки.

— Чего это ты, отец?

— Убрать хочу подальше.

— Зачем?

— Зачем, зачем… Глаза-то завидущие, а шкурки вон они какие!

— Пусть лежат. Не тронь.

Молла Акым соскочил с коня, вошел в шалаш, поздоровался. Шкурки он приметил сразу, на мгновение задержал на них взгляд.

— Ну что, Сердар, все отары объехал? Как проходит окот?

— Окот идет дружно.

— Ну и слава богу! — Председатель сел, взял поставленную перед ним пиалу с чаем. — Сколько процентов каракуля дашь в этом году, Перман-ага?

— На сколько аллах расщедрится, столько и будет!

— Надо ему помочь, Перман-ага.

— Больше, чем аллах определит, все равно не будет… Как бы ты ни старался, только он один может воздать за старание. Старания-то у нас хватит… — Перман-ага задумался, помолчал немножко. — Ты, Акым, дела нашего чабанского не понимаешь, думаешь: ходи за отарой, маши палкой — и вся премудрость… А ведь к каждой овечке свой подход нужен, особенно когда дело идет к огулу. У нас тут неподалеку от колодца небольшое пастбище есть, держим его нетронутым, бережем, чтоб, как подойдет пора огула, не утомлять овец, не гонять далеко от колодца. В эту пору мы не тревожим животинок, не кричим на них, палками в них не швыряем… Если, бывало, поднимутся вдруг ночью, не забегаешь вперед, чтоб повернуть отару да уложить, а идешь за ней следом. Спишь на ходу, а идешь. Всем ихним капризам потакали, чтоб только овцы у нас в настроении были… Ну а с погодой нам подвезло, зноя особого не было. Овцы были ухожены что надо. Идет животинка с водопоя, головой встряхивает, значит, весело ей, на душе легко…

Вот так важная самая пора благополучно миновала. И зима дело не испортила, не тяжелая выдалась этот год зима. Думается мне, нынче и двойни будут не мельче, чем в иной год одиночки. Да и качеством не уступят. Мы, что могли, сделали, остальное — в руках аллаха… — Перман-ага скромно опустил глаза и выплеснул из пиалы остатки чая.

— А как, двоен-то много в этом году? — спросил молла Акым и протянул руку к одной из принесенных Перманом шкурок.

— Да случаются и двойни…

— Что-то ты скромничаешь, Перман-ага!

— Он не скромничает, — Сердар усмехнулся. — Он сглазить боится…

— А чего бояться? — председатель погладил шкурку, поглядел ее на свет. — Если уж у овцы в брюхе двойня сидит, не может она одного выродить, другого себе оставить!

— Есть двойни… — Перман-ага погладил бороду.

— Есть или много? — не отставал от него молла Акым.

— Много, много! — не выдержал наконец Перман, улыбнулся.

— Вот, давно бы так! Чего скрывать-то?

— Да не потому, что скрываю, а лишние это разговоры. Ягнят, их ведь не прибудет, не убудет от того, что Я хвастать буду! Все равно — все от аллаха.

— Это ты зря, Перман-ага. Вот сказал, что двоен много, и у нас на сердце веселей! Жаль тебе, что люди порадуются?

— Ну ладно, тогда радуйтесь! — Перман махнул рукой и улыбнулся. — Много в этом году двойняшек!

— Я так и знал! О твоем отце, Сердар, книгу надо писать — об его опыте. Ведь это и правда целая наука — добиваться, чтоб овцы котились двойнями! — Председатель взял вторую из принесенных Перманом шкурок, долго переворачивал ее и так и сяк. Невозможно было определить ее цвет, шкурка переливалась, как муаровый шелк.

— Слушай, Перман-ага, какая лучше?

— Не знаю… Одна другой стоит.

— Ну ладно, тогда пусть эта! — молла Аким запихал в хурджун одну из шкурок. — Ты бы, Сердар, тоже настоящей шапкой обзавелся! — председатель кивнул на шкурку. — Небось не хуже людей, чего тебе по пустыне в фуражке разгуливать? Ну, счастливо вам оставаться!

Председатель вышел. Послышался заглушенный песком топот копыт, и Перман сказал:

— Видал? Понял, про что я толковал?

— Понял…

— Хорошо хоть, только одну взял. Это он при тебе посовестился.

— Никуда это не годится, отец!

— А, сынок, не беда! Увидеть сур — все равно что райскую гурию узреть. Не может глаз человеческий равнодушно глядеть на такую красоту!..

— Пожалуй, это верно… — Сердар почему-то вспомнил Мелевше. Наверное, слово «гурия» напомнило ему о девушке.

Погода стояла пасмурная. Едва ощутимый ветерок доносил явственный запах осени. Темно-серые тучи плотно закрывали солнце, и в доме моллы Акыма было темно.

Сердар сидел в углу, низко опустив голову, хмурый, сумрачный, под стать ненастному дню. Видно было, что и забот, и неприятностей у него хватает.

Дойдук приходилась Сердару дальней родственницей, и сейчас, когда он стал зоотехником, видным человеком, она все чаще вспоминала об этом родстве, называла Сердара племянником и оказывала ему всяческое внимание.