Джошуа Феррис - И не осталось никого

Линн подошла к нему поближе, положила руку на плечо и погладила, и некоторое время слышались только сдавленные рыдания Карла и шуршание материи под ее рукой.

— И почему я хотел это сделать? — спросил он. — Чтобы привлечь ее внимание? Какой позор. Я ужасный тип, — сокрушался Карл. — Ужасный.

Линн продолжала успокаивать его, и мгновение спустя он развернулся в кресле, встал и обнял ее — Карлу необходимо было кого-нибудь обнять. Линн тоже обняла его, не колеблясь ни секунды и, видимо, не думая о том, что кто-нибудь может увидеть их, потому что дверь она лишь прикрыла. Так они и стояли в обнимку в его кабинете.

— Ах, Карл, — вздохнула Линн, легонько похлопывая его по спине, и когда они разъединились, Карл уже не плакал и принялся вытирать глаза.

Они поговорили еще немного, и тут Линн спросила его, что изменилось и почему Карл теперь передумал, и он сказал ей, что принимает лекарства. Карл не сказал, чьи лекарства принимает, но это не имело значения. Выходя из его кабинета, Линн думала о том, как мало знает о жизнях людей, работающих рядом, и что невозможно все узнать, несмотря на предпринимаемые время от времени попытки. И, видимо, она испытала небольшое, мимолетное чувство неловкости оттого, что Карл обнимал ее вроде бы слишком уж долго, как он обнимал и многих из нас.

Том Мота сказал «бля», увидев затененные окна у Карла, поскольку понял: он пропустил тот день, когда должен был сказать кому-нибудь о том, что стало известно ему. Том не хотел ничего говорить. Во-первых, чужая жизнь не имела к нему никакого отношения. Во-вторых, Карл доверился ему, а обмануть доверие означало предать Карла. Было еще и третье соображение, нечто гадливое и неприятное: знакомая, омерзительная непримиримая ненависть. Карл сказал Тому, что не хочет, чтобы жена знала о его депрессии, поскольку жена сама заявила; что у него депрессия, а он не хотел, чтобы она знала, что права. У Тома тоже когда-то имелась жена, все время оказывавшаяся правой, а потому ему было понятно желание Карла лишить человека, которого он любил больше всего, ощущения собственной правоты, подтвержденного знанием. Том стоял рядом с кабинетом Карла, глядя на заделанные картоном окна, когда изнутри раздался крик.

Вообще-то это был вой, рев боли, переходящий в рыдания, и если бы не обеденный перерыв, то все выскочили бы в коридор. Том решил, что в офисе никого нет. Оттуда, где он стоял, никого не было видно.

— Карл? — сказал он, заходя внутрь.

Карл лежал на жестком коврике за столом, вцепившись в волосы. Ощущение было такое, что он сейчас вырвет себе куски из головы, и даже в тусклом свете Том видел, как напряглось и покраснело лицо Карла. Том приблизился к нему, но Карл так и не открыл глаза.

Том вернулся в свой кабинет, снял трубку и, прежде чем приставить ее к уху, пока раздавались верещания тонального набора, еще раз сказал: «Бля!»

Он оставил свое имя и телефон для жены Карла, которая работала в онкологическом отделении расположенной неподалеку больницы «Нортвестерн мемориал». Потом Том вспомнил, что перед тем, как его отвлек вопль Карла, он нес работу Джо Поупу, а потому снова встал, но не успел дойти до двери, как зазвонил телефон.

— Черт возьми, — сказал Том Мэрилин, — еще никогда ни один доктор так быстро не откликался на мой звонок.

— Меня беспокоит Карл, — объяснила она.

— А если бы я был обычным пациентом, то сколько бы мне пришлось ждать?

— Пожалуйста, скажите мне, что случилось, — попросила Мэрилин.

Том описал ей все, что знал: день, когда зашел в кабинет Карла с книгой, признание Карла, пузырек с трехмесячным запасом таблеток — все. Он сказал, что Ханк застал Карла, когда тот протирал его кресло, что во время планерок Карл закрывает глаза блокнотом, что он сделал десяток кругов по большому периметру шестидесятого этажа, как по беговой дорожке. А как-то раз, не очень давно, он застал Карла, который сидел за столом, с задумчивым выражением исследователя поворачивая вывернутую вверх руку и разглядывая ее так, будто это какая-то редкая археологическая находка. Потом Том добавил:

— А сейчас он лежит на полу в своем кабинете, а окна заделал картоном. Я думаю, ему необходима медицинская помощь.

Мэрилин определенно была настоящим врачом — она не стала терять время, а тут же принялась вымучивать из Тома подробности. Что это было за лекарство? Сколько времени Карл его уже принимает? Ответов у Тома особо не нашлось. Вопросы, которые понравились ему меньше всего, Мэрилин задала последними, один за другим, риторические и обвинительные, а потому у него не было возможности ответить на них.

— Давно вы об этом узнали? Как же вы могли ничего не сказать мне раньше?

— Вы хотите знать, почему я не сказал вам об этом раньше? Да потому что я ненавижу свою жену, вот почему, — ответил Том.

Мэрилин была шокирована — он почувствовал это даже по телефону.

— Потому что вы ненавидите вашу жену? — переспросила она, — Что вы хотите этим сказать?

Том, всегда имевший склонность к логическому мышлению, ответил:

— Что она сука долбаная, а если бы вы были доктором-мужчиной, то я бы сказал про нее еще похлеще.

Мэрилин, вполне понятно, не знала, что на это ответить, а потому на некоторое время в трубке воцарилось молчание.

— Послушайте, — наконец сказал Том, — я этим вовсе не горжусь, но когда он сказал, что делает это потихоньку от вас, потому что ненавидит, когда вы оказываетесь правы, мне это было очень даже понятно. Потому что эта моя бывшая сучка — еще одна из тех, кто всегда прав, все время, черт бы ее драл, в любых обстоятельствах… кроме того случая, что она забрала ДЕТИШЕК в свой долбаный ФЕНИКС и позволяет им называть какого-то ДОЛБАНОГО ЛЕТЧИКА ИЗ ДОЛБАНОЙ «ЮНАЙТИД» ПАПОЧКА БОБ, СЛОВНО У НИХ ДВОЕ ПАПОЧЕК, ТОГДА КАК Я ИХ ЕДИНСТВЕННЫЙ ДОЛБАНЫЙ ПАПОЧКА! ВОТ ПОЧЕМУ! МОЖЕТЕ ПОДАТЬ НА МЕНЯ В СУД.

Том повесил трубку. Он взял себя в руки. Мэрилин перезвонила ему.

— Мне нужно знать, — сказала она, — как, по-вашему, он выберется из этого сам или мне кого-нибудь попросить помочь?

— Типа надеть на него смирительную рубашку?

— Он вот уже два дня не был дома, — призналась Мэрилин. — Я ему все время звоню. Я понятия не имею, что у него в голове.

Том заглянул в кабинет Карла и спросил, не будет ли тот возражать, если его проводить в соседнюю больницу. Когда Карл ничего не ответил, Том помог ему подняться на ноги, и они отправились туда вместе.

У Карла был интоксикоз. Когда мы посетили его, губы у него потрескались, а кожа выглядела как обветренная. В последний раз все вместе мы были в больнице у Брицца.

— Надеюсь, ты не кончишь, как он, Карл, — ухмыльнулся Джим Джеккерс.

— Джим, — возмутилась Марсия, — если ты собираешься отпускать такие дурацкие шутки, то постарайся, чтобы они были хоть немного смешными.