Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

— Куда ты идешь? Видишь, с тобой бабушка разговаривает, а ты ей подставляешь спину.

— А если я правда не знаю.

— Что не знаешь?

— Что отвечать, не знаю.

— Аллочка, а почему ты у меня раньше спрашивала, как мое здоровье, а теперь не спрашиваешь? — все так же дружелюбно и чуточку заискивающе сказала баба Ната.

— Спроси у нее про здоровье, — шепнула мама Рита дочери.

— А чего? Про чего? Про чего спросить? Я не знаю, — опять пожала плечами девочка.

Это было упрямство дипломатическое, безнаказанное, и нам всем оставалось только вздыхать и ждать, когда Алла снова станет относиться к бабе Нате с детской непосредственностью. Но Леля ждать не хотела.

— Подойди-ка сюда, маленький хитрец-огурец, — сказала она.

— Что такое хитрец? Я не понимаю.

— Все ты понимаешь. Бабушка интересуется новостями. Какие новости у вас в детском саду?

— Никаких.

— Целую неделю не была и — никаких.

— Да… Только в другом ящике раздеваюсь.

— А говоришь, нет новостей.

— Разве это новость? Для кого новость, а для кого — нет.

— Для кого же новость? — с легкой иронией спросила Леля.

— Для тебя новость, а для меня — нет, — ответила Алла.

— Вот ты как со мной разговариваешь, — огорчилась моя жена. — Я к тебе всей душой, а ты за каждым словом пожимаешь плечами.

— Они сами пожимаются. Я виновата, что ли?

— Ну, ладно, я не обижаюсь. Я умею не обижаться. Давай с завтрашнего дня начнем жить по-другому. Я возьму билеты в ТЮЗ, пойдем смотреть «Конька-горбунка». Пойдем?

— Я не понимаю, — сказала девочка и с подчеркнутой наивностью посмотрела в глаза Леле.

— Чего ты не понимаешь? — рассердилась баба Валя. — Тебе задают прямой вопрос, вот и отвечай на него.

— Я не понимаю, что такое ТЮЗ, — пожала девочка плечами.

— Вот как, не понимаешь? Дурочку ты строишь. Раньше понимала, а теперь разучилась. Иди в соседнюю комнату, постой там часок, подумай, может, вспомнишь, что такое ТЮЗ.

— Ладно, — сказала Аллочка. — Я пошла.

На пороге комнаты она остановилась и сказала, обращаясь к маме Рите:

— Там темно, зажги свет.

Мама Рита зажгла, и девочка скрылась за дверью с упрямо поднятой головой и, как мне показалось, даже с радостью, что избавилась от вопросов бабы Наты и тети Лели.

Эта упрямо поднятая голова рассердила бабу Валю.

— Так и знай, — крикнула она, — если ты будешь так себя вести, я встану ночью и уйду, куда глаза глядят. Надоели мне твои выходки. От горшка два вершка, а не подъедешь на козе. Так и знай: встану ночью и уйду.

Без девочки в комнате стало скучно. Настроение у всех испортилось. Тетя Леля вызвала по телефону такси, и мы вскоре уехали.

Прошло несколько дней, забылось и это происшествие, затянулось корочкой времени, как ссадина на коленке. У каждого из нас были дела поважнее. У меня новая книга, для которой я никак не мог придумать названия. У тети Лели — новое платье. Портниха сделала что-то не так, и дома у нас только о платье и говорили. Баба Ната потеряла пенсионную книжку и с утра до вечера шарила палкой под диваном и шкафами. У мамы Риты побаливал бок. Она никому о своей болезни не говорила, но все время об этом думала. Баба Валя выращивала помидорную рассаду и ничего не замечала, кроме своих ящиков и плошек. Она так о них беспокоилась, что даже ночью просыпалась, чтобы посмотреть на градусник.

В эту ночь баба Валя в четвертом часу утра решила внести ящики с балкона в комнату, чтобы рассаду, не дай бог, не прихватило морозцем. Она накинула пальто на плечи и осторожно, чтобы не скрипели половицы, двинулась к балконной двери. Но не успела сделать и двух шагов, как из комнаты Аллы раздался ясный, словно она и не ложилась спать, голос девочки:

— Баба Валя! Баба Валя!

Алла сидела на кровати, опершись обеими руками на подушку и тревожно вглядываясь в темноту.

— Ты чего не спишь? — шепотом спросила баба Валя. — Ложись сейчас же. Спи!

— А ты куда идешь?

— На балкон за рассадой. Спи!

— Я не хочу, я с тобой.

— Спи, глупая, куда ты со мной пойдешь? Дети должны по ночам спать. Я внесу рассаду и тоже буду спать.

— Знаешь, — сказала девочка, поймав ее за руку, — я завтра встану и буду хорошей. Надоело мне быть плохой.

— Спи, — еще раз сказала баба Валя, погладила внучку по голове и на цыпочках вышла из комнаты.

На другую ночь все повторилось. Мама Рита поднялась, чтобы выпить таблетку анальгина, и девочка тотчас же вскинулась.

— Баба Валя! — позвала она.

— Это я, зайчик, что ты хочешь? Пить? На горшок?

— Ничего, — ответила девочка и уронила голову на подушку.

Утром во время завтрака мама Рита и баба Валя разглядывали Аллу с сочувственным вниманием, как разглядывают больного человека.

— У тебя головка не болит? — спросила баба Валя.

— Нет.

— Может быть, в боку колет или где-нибудь еще? — заглянула в глаза дочери мама Рита.

— Нет, нигде не колет.

— А почему же ты, зайчик, так часто просыпаешься и спишь неспокойно?

— Я по ногам просыпаюсь.

— По чему? — изумилась баба Валя.

— По твоим ногам. Ты же сказала, что уйдешь от меня ночью, если я буду плохо себя вести. Вот я и просыпаюсь.

— А ты веди себя хорошо и спи спокойно, — предложила баба Валя. — Мне тогда никуда не нужно будет уходить.

Аллочка с минуту оценивала ее слова и свой характер и, видимо, придя к выводу, что не сумеет вести себя всегда хорошо, сказала со вздохом:

— Нет, лучше я буду просыпаться.

И только тут обе женщины, бабушка и мама, поняли, какие они слепые и забывчивые. Их девочка не была больна, она каждое утро вставала с постели невыспавшейся. Она бодрствовала по ночам, вскидывалась на каждый шорох, боясь, что ее любимая Бабантопула выполнит угрозу и уйдет куда глаза глядят. Она каждый раз вскидывалась, чтобы задержать ее, не пустить.

— Ты не хочешь, чтобы я ночью ушла, пока ты спишь? — восхитилась баба Валя. — Ты меня так любишь, моя маленькая?

— Нет, уже не так, — вдруг ответила девочка и отстранилась.

— Почему не так?

— Потому что ты злая.

Это было произнесено с такой уверенностью, что обе женщины опешили и некоторое время разглядывали девочку с новым выражением в глазах.

— Если ты будешь так говорить, то баба Валя и в самом деле уйдет от нас, — сказала мама Рита.

— А я не пущу. Я проснусь и не пущу.

Но в этих ее словах не было страсти и непреклонной воли, и прозвучали они как-то безлико, почти равнодушно, словно Алла произнесла заученную фразу. Она и сама удивилась своему равнодушию и поэтому повторила, стараясь убедить себя в том, что она этого хочет:

— Нет, правда, я обязательно проснусь и не пущу. Я умею просыпаться сколько угодно. Я всегда проснусь.

И она действительно собиралась и следующую ночь спать чутко. Но от долгого испытания воли что-то сломалось в ее внутренних часах. Она устала бояться, что баба Валя уйдет, и впервые за две недели спала глубоко и отрешенно, как в обмороке, не слыша ничьих шагов и не ощущая прикосновения рук мамы и бабушки, поправляющих подушку и одеяло. Она освободилась от своей тревожной любви к Бабантопуле и могла спать спокойно.