Отар Чиладзе - И ВСЯКИЙ, КТО ВСТРЕТИТСЯ СО МНОЙ...

Это — начало пребывания Кайхосро в деревне У руки, где и развертывается, в основном, действие романа.

А это — завершение:

«— Я размножил лишь своих убийц… ничего другого из моей крови не родилось», — признается Кайхосро, дождавшийся внуков и закончивший счеты с жизнью задолго до своего физического конца.

Тяжкий итог. И неизбежное: а мог ли он быть иным?

Мысль о человеке, «не имеющем выбора», принадлежит в конечном счете самому Кайхосро, и, наверное, у нас есть основания отнестись к ней с большим скепсисом. Ведь никто не заставлял нашего героя являться в деревню Уруки в чужом мундире, присваивать чужое имя, чужой титул, несуществующих предков и даже — вполне в стиле разворачивающейся трагикомедии, — могилку лжететки, умершей ребенком. Свою жизненную дорогу фальшивый майор без особых раздумий выбрал сам.

Другое дело, что мы получили возможность представить, как писатель относится к самой проблеме нравственного выбора, столь волновавшей нашу литературу предшествующие годы. Если и рассматривается она в романе, то не самым пристальным образом. Во всяком случае, сам процесс выбора, с неизбежными колебаниями и размышлениями героя (а они-то и смогли бы, при иной ориентации романа, стать полем художественного исследования), — остался, практически, за рамками повествования. Кайхосро достаточно хорошо представляет, что хорошо, а что дурно, и романиста интересует, что откроется в новоиспеченном Макабели, какие стороны своей натуры явит он в движении по избранному пути.

Кайхосро Макабели стоит не перед лицом нравственной дилеммы, а перед лицом жизни, как таковой, судьбы, тяжелого проклятия, нависшего над его родом. Отсюда — не только тональность романа, масштаб беспрерывно возникающих в нем нравственных категорий, но и его структура, его внутреннее построение.

Житейский маскарад, затеянный Кайхосро, поначалу способен вызвать улыбку. Слишком красив мундир с блестящими майорскими эполетами, внушающий такое почтение и страх жителям Уруки. У мундира есть даже свое, вполне независимое и убедительное существование — он выполняет предназначенные ему функции и отдельно от хозяина, вися на дереве на виду всей деревни… В этом сюжете с переодеванием, с чужим мундиром и чужим титулом есть нечто авантюрное, но нет авантюрной легкости и необременительного решения возникающих ситуаций. Кайхосро мало годится в напористые, улыбчивые герои жизненного водевиля. Роль князя дается ему тяжко, стремление быть достойным ее отнимает у него много душевных сил. День за днем, год за годом наращивается эта конструкция благопристойного, респектабельного существования. Результат же откровенно пуст и ничтожен. Промелькнет ведь незадолго до кончины Кайхосро, промелькнет почти вскользь замечание, что вряд ли в умах урукийцев произвела бы хоть какое-то движение весть о присвоенном княжеском титуле. Князь, не князь — это ли, в конце концов, главнее, чтобы судить о человеке?

Словно бы сама собой, без всяких посторонних усилий рушится конструкция бытия Кайхосро, и для романиста мало интересны эти обломки, и терзания угасающего лжемайора показаны между делом, и умирает он так незаметно для окружающих, что о смерти его узнают далеко не сразу.

Точки над «i» — не в духе романа. Выводить мораль из истории Кайхосро, ее финала он предоставляет читателям. Но сама эта история, в которой немало иносказательного, осмысления требует.

То, что присвоение чужого мундира и чужого титула заканчивается ничем и никаких волн в повествовательном потоке не вызывает, — только доказывает, что оно — вовсе не главное в подлинном сюжете романа.

Чужую судьбу, чужую биографию не возьмешь попользоваться, как мундир, они неспособны принести счастья, — вот неизбежный вывод, но и его мало, чтобы добраться до сути трагедии Кайхосро. И мысль о том, что человек, уделяя слишком много внимания форме своего существования, подпадая под власть общепринятых общественных ритуалов и представлений о престиже, теряет что-то драгоценное в своем подлинном бытии, — и эта мысль, пожалуй, не исчерпает всего существа происшедшего с Кайхосро, всей странной фантасмагории его жизни…

Страшно — для самого Макабели — не то, что он присвоил чью-то биографию, а то, что он отказался от своей, отказался от себя, от лучшего в себе. И произошло это задолго до его появления в деревне Уруки.

Навсегда Кайхосро сохранил палящие воспоминания о себе пятилетием, о том дне, когда солдаты вражеского войска вырезали у него на глазах всю семью. Беда в том, что «тяжесть собственного несчастья отняла у него способность жалеть других», отняла надолго, на вечные времена. Душа его так и не оттаяла, так и не признала иных движущих сил в мире, кроме насилия и зла.

Сознание, пораженное постоянным страхом, — есть ли зрелище печальнее? В своих снах взрослеющий герой романа остается все тем же пятилетним ребенком, убегающим от преследователей. И к русской армии, пришедшей на Кавказ, он прибивается единственна в надежде на спасение и защиту. Там-то и находит его майор артиллерии, обладатель мундира, сыгравшего такую роль в романе.

«Каплан Макабели, холостяком состарившийся в своей походной палатке, был уже в таком возрасте, что произвести на свет наследника и продолжателя рода мог лишь с помощью святого духа. Мальчика-сироту он воспринял как посланца провидения, как дар божий; вымыв и накормив его, майор дал ему не только место в своей выгоревшей на солнце, полинявшей от дождей палатке, но и свое родовое имя. Он был уверен, что делает доброе дело, ставя сироту на ноги, самому же себе обеспечивая человека, который помянет его после смерти. Этот запоздалый, на авось предпринятый поступок избавлял его хоть от страха исчезнуть совсем уж бесследно, а это кое-что значило! Так артиллеристы палят во внезапно затихшее и опустевшее пространство — только для разрядки нервов, ибо сражение окончено и никаких причин стрелять уже нет…»

Эти энергичные фразы лишний раз напомнят, что писатель часто предпочитает не столько раскрывать человеческую психологию, сколько четко, даже жестко формулировать ее суть. Так обеспечивается, помимо всего прочего, открытое авторское присутствие в романных строках. Ирония автора сообщает особый оттенок взаимоотношениям майора Макабели и его приемного сына: в них отчетливо проступает холодноватое потребительство. Каплану нужна хоть какая-то видимость бессмертия в памяти потомков; его приемышу — житейский приют: «…новое имя тоже было своеобразным укрытием, благодаря которому убийцам его семьи теперь было б еще труднее найти и опознать его…» Поистине страх может изуродовать сами основы человеческого мироощущения.