Эмэ Бээкман - Чащоба

— Брось, — прошептала Эрика, потянула Лео дальше от дома и взяла его под руку.

Она шла как можно медленнее.

Глаза ничего не видели, они сбились с тропки, и ветки какого-то куста скользнули по лицу.

— Как хорошо, что ты вернулся, — глухо прошептала Эрика.

— А тебе-то что, — буркнул Лео.

— Все эти годы я ждала, что ты приедешь.

Слава богу, что темнота не позволила ей заглянуть Лео в глаза. Эрика привела его в замешательство, казалось, перевернула все с ног на голову: школьник оробел перед самоуверенной женщиной. Перед глазами встала картина из прошлого: девчонка Эрика с исцарапанными коленками носится по деревне.

— Чего же это ты меня ждала, — буркнул Лео и почувствовал себя дурачком.

Эрика остановилась, положила руки Лео на плечи и поднялась на цыпочки. Волосы девушки щекотали лицо Лео. Эрика произнесла покорно, будто жаловалась на свою печальную судьбу:

— Ты уже давно прикипел к моему сердцу.

Искренность Эрики поразила Лео. Казалось, целый мир загудел и стремительно опустошил его сознание. Молнией сверкнула мысль: еще никогда никто не признавался, что пристыл к нему сердцем. Он дожил до таких лет — и все впустую. И теперь — невероятный, яркий проблеск в кромешной тьме.

Лео обхватил Эрику и прижал к себе.

Было хорошо затаить дыхание.

Они уже дошли до ворот хутора Клааси, а Эрика все не хотела уходить.

Чтобы опомниться, Лео нужно было одиночество и время.

Он пробормотал что-то об обязанностях, о Вильмуте и хуторе Виллаку.

— Я приду потом, — прошептала Эрика.

— С ума сошла, — выдохнул Лео.

Возбужденная Эрика подыскивала слова, сбивчиво объясняла, где и когда, и Лео понял, что ему следует пойти спать на сеновал виллакуского хлева.

Эрика убежала. Огорошенный Лео стоял, прислонившись к воротам. Дверь в доме Клааси хлопнула.

Лео, пошатываясь, возвращался знакомой тропкой, полы его пальто трепал ветер, опьянение и стыд сшибались в его душе. Казалось, он так и не сможет успокоиться.

Махнул рукой на опасности, закурил сигарету, к обветренным губам больно прилипала тонюсенькая папиросная бумага и рвалась. Лео жадно втягивал дым, в рот лезли крошки табака, огонек сигареты пылал в бескрайней темноте, будто горящая головешка. Пусть, кому хочется, смотрят на светящуюся точку. Пусть целятся в него хоть из десяти винтовок — Лео остановился, бросил сигарету на землю и затоптал огонек.

Взрослый мужик за полчаса позволил девчонке окрутить себя. И вместе с тем было несказанно приятно чувствовать себя окрученным. Конечно, в городе у Лео было несколько мимолетных знакомств. Будто киносеанс — потом натягиваешь шапку, уходишь и забываешь. Эти грубоватые крепкие девицы слов на ветер не бросали — иногда приходилось позволять себе такие мгновения, чтобы забыть горести, — рядом с естественной физической близостью томные нежности казались даже неуместными.

Эрика отстояла от них так далеко и с каждым шагом приближалась к Лео.

Во дворе виллакуского хутора Лео добрел до колодца, пошарил между пустыми ведрами, пока не наткнулся на полное корыто воды. Проломив ледок, он погрузил в нее руки с растопыренными пальцами. Приятный холодок привел его в себя. Он поднес ладонью воду ко рту, припухшие губы словно бы отошли. Обмыв лицо, он дал ему просохнуть на ветру.

Больше не годилось задерживаться, он должен был войти в дом и выдержать взгляды матери Вильмута и его сестры.

К счастью, вся семья сидела за столом. Вильмут с матерью уткнулись в тарелку. Одна Эвелина отложила вилку и изучающе покосилась на задержавшегося возле двери Лео. Чуть заметно усмехнулась. Не такая уж она бестолковая, подумал Лео.

Хозяйка любезно пригласила:

— Садись есть, Лео.

Ужинали молча. Чтобы не показаться прожорливым, он подавил проснувшийся вдруг волчий аппетит. Приходилось разыгрывать печаль, хотя внутренне никакой грусти он не ощущал. Он сознавал свою низость, но ничего с собой поделать не мог. После долгих лет впервые не хотелось быть таким, каким должно. Мера принуждения переполнилась, он надеялся хотя бы немного освободиться от него и наслаждался своим влечением к Эрике.

Хорошо, что лампа стояла на выступе плиты, освещая бурлящий котел, а не лицо Лео.

Сидящие за столом копались в тарелке, кусок не лез в горло, будто ели по принуждению.

Время от времени хозяйка откладывала вилку, опиралась локтями о стол и уставлялась в бревенчатую стену, будто ей таким образом легче было держать открытыми опухшие веки.

— Не приедут они из города, — сказала Эвелина.

— Да уж наверное, — рассеянно произнесла Лилит, количество людей на похоронах ее вроде бы и не трогало.

— Пусть говорят, что хотят, но я отцу сыграю на гуслях, — выпалил Вильмут и громко высморкался.

Отголосок семейного разговора доносился до Лео как бы издалека.

Он дожевал ломоть, поднялся, поблагодарил и сказал, что полезет на сеновал, переспит, а то еще напугаешь ночью мать.

Эвелина принесла из комнаты одеяло, подала с вешалки и шубу и сказала куда-то в сторону:

— Жарко не будет.

Лео кивнул, натянул кепку и направился через двор в хлев. Так оно и бывает, в городе у тебя и понятия нет, спит ли твой сосед за тонкой дощатой перегородкой на нарах или в белой лакированной кровати. Висит ли его одежда на стене на катушках из-под ниток или покоится на вешалках в ореховом шкафу за выгнутой дверцей — в деревне же каждый все знает про чужое хозяйство.

Сколько бы лет ты ни отсутствовал, можешь пойти и с закрытыми глазами безошибочно отыскать знакомую с давних пор лестницу или лаз на сеновал. Возможно, что шуба эта когда-то согревала Лео, разве упомнишь, что надевали, когда ехали на дровнях на мельницу или когда лес валили.

Лео забрался вверх по лестнице и почувствовал, что огромный хлев пустой. Всего одна корова вроде и дышала поодаль, да еще подсвинок, наверное, похрюкивал за перегородкой, сколько разрешали держать овец, это Лео как-то пропустил мимо ушей.

Он устроился в дальнем углу чердака на куче сена, овчинная шуба словно бы поглотила его изнуренное тело, усталость сморила.

Эрика сидела верхом на соломенной крыше дома на хуторе Клааси, держалась за перекрещенные жерди, раскачивалась взад и вперед, жерди под ее руками гнулись, готовы были вот-вот сломаться.

Лео вздрогнул и проснулся, кто-то шуршал сеном и приглушенно звал его.

Лео поднялся и сел, теперь эта негодная девчонка на гребне крыши растрезвонит его имя на всю деревню — Эрика свалилась ему на руки.

Она прижалась головой к подбородку Лео, куснула его за шею, сон сменился осязаемыми грезами — Эрикой.

— Как хорошо, что ты пришла, — настал черед Лео вздохнуть.

Спустя десятилетия, обладая умом и опытом зрелого человека, Лео мог и так и эдак оценить тогдашнее поведение Эрики, ее безрассудство можно было объяснить по-разному. Та лучистая радость давным-давно уже угасла, осталось воспоминание, которое все еще приводило в испуг, хотя и поддавалось трезвому объяснению.