Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака

Она подошла к телефону, долго водила пальцем по его гладкому чёрному телу. Было так одиноко, что захотелось высунуться в окно и показать первому встречному голую грудь, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание. Она набрала номер телефона. В трубке послышался голос мамы…

Вера Петровна, будучи абсолютно честным человеком, постаралась сразу же вложить всё своё недовольство в интонацию, она рассерженно гудела, злобно причмокивала, но дочь тосковала и не желала всего этого слышать. Она хотела только мягкости и трепета, которые ей мерещились в отдалённых отголосках лета, когда они жили всей семьёй на даче и когда приехала Инга, а маленькая Наташа от радости съела чешскую свечу.

— Сашка, прекрати безобразничать! А ну-ка, лети сюда, корова ты противная!

— Мама, ты с кем говоришь?

— С кем надо. Ты чего так поздно?! Я уже сплю.

— Хотелось услышать твой голос.

— Услышала?

— К чему кабан, бегущий по облакам?

— На кофе гадала?

— Да.

В трубке раздалось сосредоточенное сопение.

— По-моему, ты витаешь в облаках и из-за этого тебе подложат большую свинью. Ты лучше Инге позвони.

— Звонила. Она себя плохо чувствует и ничего не слышит.

— Ладно, я спать хочу. Завтра поговорим.

— Хорошо.

— Ты мне с утра позвони, только не так, как в прошлый раз.

— Мама, ну я же тебе объясняла.

— Надо правильно организовать свой день, дорогая моя, тогда не будет много работы. Ты, Марина, сухарь. Тяжело с тобой, неприятно.

— Ну, пока.

— Пока…

Вера Петровна положила трубку, Марина выключила свет. В темноте пахло розовым маслом и вертелись красны резиновые ангелы, которые висели над входом в пиццерию. Она вспоминала Бориса, с которым прожила восемь лет и который сбежал с молодой закройщицей Нюрой. Сначала было больно, потом стало легче, а потом опять больно.

— Хватит ныть! Завтра суббота, надо выспаться и хорошо выглядеть. Девять часов сна! Театр! Молодые актёры. А потом зайдём выпить! — сказала она, по привычке обращаясь к голубому зайцу, чья блистательная карьера столь неожиданно оборвалась в мусорном ведре. Он обиженно дёрнул ушами.

На следующее утро, вынырнув из многодневного беспокойства, Марина пританцовывала перед зеркалом, доводя свой внешний вид до совершенства. Она надела бордовый длинный пиджак, широкие брюки в тон и блузку лёгкого сиреневого цвета.

— Чудо, как хороша! — сказала она, докрасив губы и нахлобучив свой неизменный бархатный берет.

Было такое ощущение, что её мелкие черты как бы раздвинулись. Маринино лицо обладало поразительной способностью меняться — оно могло быть красивым, красивым до надменности, а уже в следующий момент стать ребячливым и беззащитным, а ещё через секунду превратиться в невзрачную и злую маску. В это мгновенном перевоплощении было что-то от языческих богинь — таинственных, ужасных, пахнущих сыростью, наделённых человеческой нелогичностью и женскими менструальными капризами.

Марина вытащила из чёрной коробки старинную брошь с большими сапфирами, принадлежавшую ещё её прапрапрабабке, приколов к берету, пересчитала оставшиеся драгоценности, хлопнула в ладоши и закрыла ларец. Семейная традиция требовала, чтобы после смерти матери украшения переходили к старшей дочери, другим не доставалось ничего, но и воспитывалась старшая в большей строгости, чем все остальные дети.

Марина потянулась к телефону, но ей почему-то вспомнилось, как однажды мама треснула её по попе, да так сильно, что на маминой ладони вспухли вены, а пятилетняя Марина всё равно продолжала грызть орехи зубами, а не колоть щипцами — Зине можно, а ей нет. Конечно, Зинка послушней и ласковей — она что хочет, то и делает. Утром Зина могла сразу отправиться на кухню завтракать, а Марину загоняли в ванную, где проводили длительную экзекуцию с её зубами, ушами и волосами, и только потом позволяли проникнуть в кухню, откуда шёл умопомрачительный аромат жареных гренок с сахаром. Но лучшие куски уже были съедены толстухой Зинкой, и Марина ненавидела сестру, но всё равно продолжала заступаться за неё перед мальчишками.

Марина никогда не рассчитывала на семейные богатства, зная вздорный характер матери, её атеистическое прошлое коммунистки и нежелание принимать всерьёз нафталинные небылицы, да к тому же она всегда больше любила Зину. Но два года назад мама вдруг отдала все драгоценности Марине. Вера Петровна всё равно никуда не ходит — болезнь Паркинсона, передавшаяся ей по отцовской линии. Вера Петровна родилась в двадцатые годы, её отец был обнищавшим князем, мать — дочь богатого купца родом из Румынии, купившего себе дворянство. Из многомиллионного наследства сохранился только этот ларец с семейными украшениями и красная книга, в которую вносились данные новорожденных девочек. Там же на первой странице было изложено семейное поверье.

Вера Петровна забеременела Мариной в сорок лет и через положенные девять месяцев родила свою первую дочь, родила от неизвестного мужчины, возымевшего непреодолимое желание овладеть ею в ночи. Вера не очень сопротивлялась по причине опьянения и страстного чувства, неожиданно возникшего от прикосновения незнакомца, пахнущего ёлкой…

Марина пришла в себя от воспоминаний, взгляд упал на голубого зайца, сиротски лежащего в мусорном ведре. Вытянув за тощую лапу его замызганное тело, она поместила зверя в пакет, чтобы отнести в химчистку.

Наташа стояла на лестничной клетке и остервенело жала на кнопку лифта, когда сзади раздался оглушительный скрежет. Обернувшись, она увидела вчерашнего гостя, борющегося со стремянкой. Девушка оцепенела, он, кое-как прислонив лестницу к стене, широко улыбнулся.

— Вадик! — крикнул он, но противная стремянка опять начала вытворять немыслимые па.

— Наташа, — представилась девушка и бросилась на помощь Вадику, чьи тонкие руки, облачённые во фланелевую рубашку застиранного цвета, никак не могли удержать алюминиевое чудище.

— Спасибо большое. Вы меня очень, очень выручили. Могло случиться короткое замыкание, — тихо выдохнул Вадик, пряча лохматые манжеты от её взгляда.

— Не за что. — И Наташа смутилась за Вадика.

— Наташа, давайте я вам помогу? — Вадик решительно потянулся к стремянке, и капельки пота выступили на его лбу. Девушка, ничего не ответив, схватила лестницу и, придерживая её одной рукой, второй открыла дверь и быстро спрятала капризную балерину. Повисла пауза, но сбивчивый голос Вадика прорезал её, сообщив, что Вадик в Москве недавно, снимает жильё, что своего хозяйства нет, поэтому приходится попрошайничать. — Заходите на чай, у меня есть свежие конфеты, а ещё я печенье испеку, — закончил Вадик с гордостью, и глаза его голодно заблестели.