Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер

Она и не сдалась, но когда, обессиленная, словно поби­тая, услыхала жидкие вежливые аплодисменты, то едва не упала в обморок. Она закрыла глаза, чтобы хоть не ви­деть, как зрители с явным облегчением устремились к вы­ходу. Потом, сидя у нее в уборной, все вместе, они пыта­лись понять, чем мог быть вызван такой неслыханный провал. Особенно утешал Софи тот коллега, который дол­жен был читать после нее, но, разочарованный холодным приемом, от выступления отказался.

Позже Софи и ее не заболевшие коллеги,— «чтобы утешиться», как выразился директор,— пошли в располо­женный поблизости хороший ресторан, где успела уже обо­сноваться часть публики с их вечера,— это можно было определить по тому, как люди перешептывались, наклоняясь друг к другу, как презрительно опускали утолки рта, по тому барьеру, который, в противоположность доброже­лательной атмосфере после успешных представлений, воз­двигся между Софи и ее товарищами на одной стороне и этими людьми на другой.

Софи особенно страдала оттого, что ответственность за этот провал лежала на ней одной. Уже нередко случалось, что тот или иной их спектакль не имел успеха и потом они сообща ломали голову, что могло быть тому причиной, однако всем вместе им было не так стыдно.

Хотя и на сей раз немногие коллеги, что сидели с нею, пытались изобразить это как общую беду, Софи все равно чувствовала себя крайне подавленной.

До тех пор, пока японец, который в тот вечер случай­но забрел в театр, не послал ей на стол цветы. Немного погодя он подошел и сам, уверяя, что она произвела на него очень сильное впечатление. Говорил он только по-ан­глийски, а потому все, что она читала, наверняка осталось для него непонятным, это придавало его комплиментам известную пикантность, однако его восхищение было та­ким искренних, действовало на нее так благотворно, что она не стала разбираться, насколько компетентно суждение. В тот же вечер между Софи и японцем началась пылка любовь, длившаяся ровно десять дней. Он последовал за труппой в соседний город, посещал все их спектакли, проводил с нею все дни и ночи, до той минуты, когда ему пришла пора возвращаться в столицу, чтобы успеть на самолет. Через несколько недель Софи получила неболь­шую посылку из Окинавы — там было кимоно, которое она носила до сих пор.

— И все-таки,— нарушила молчание Изабель,— неуда­чи такого порядка не стоит принимать слишком близко к сердцу. Они происходят неведомо отчего и почему.

— Нет худа без добра.— При этих словах Розабель едва заметно подмигнула Софи, и та залилась краской, словно ее в чем-то уличили, хотя в ее жизни не было ни­чего такого, что бы ей непременно хотелось скрыть.

— Нам тоже знакомы подобные ситуации,— сказала Изабель,— хотя и не по собственному опыту. Призрак неудачи вечно тяготеет над тобой, словно рок, и кажется, будто тебе от него не уйти. И он всегда застает тебя врас­плох. Ты никогда не чувствуешь себя в безопасности. Как бы низко ты, по-твоему, ни опустилась и как бы высоко на вознеслась, неудача вдруг всей своей тяжестью обрушива­ется тебе на голову, и ты чувствуешь себя так, словно тебя парализовало.

Софи кивнула. Словно тебя парализовало. Начисто те­ряешь присутствие духа, которым, казалось, обладала,— его будто поглотил тот же рок. Боишься сказать хоть фра­зу от себя, сделать малейшее движение, не заученное за­ранее. А между тем одна такая фраза, одно такое движение могли бы, наверное, все спасти.

— Вы действительно так думаете, дорогая Софи? — в один голос спросили вдруг Изабель и Розабель.

— Да разве я знаю.— Софи покачала головой.— Мо­жет быть, и нет. Но так, по крайней мере, кажется.

— А кажется так потому,— Изабель таинственно улыб­нулась,— что ты полагаешь, будто все в твоих руках. Пусть даже сейчас ты сплоховала, но могла бы все сделать гораздо лучше.

— Не говоря уже о том,— Розабель положила на стол обе руки и рассматривала свои ногти,— что не от тебя одной все зависит, не ты одна играешь роль. Существует множество факторов, и порой они действуют согласно, а порой и вопреки друг другу. Иногда ты подчиняешь их себе, а иногда подчиняешься им сама.

— Считать, что ты одна виновата во всем,— значит воображать о себе слишком много,— сказала Изабель.— Столько есть разных причин...

— Но, с другой стороны,— заметила Розабель,— это вовсе не значит, что мы свободны от всякой ответственно­сти. Все дело в правильных взаимоотношениях между на­ми в вещами. Существуют создания самого различного толка, а мы склонны не замечать никого, кроме себе подоб­ных. Вот оттого, что мы столь многого не замечаем, нас неожиданно и настигают всякие напасти. То, что скры­вается за вещами, не более важно, чем то, что их скрывает от нас. Надо только не упускать это из виду.

Софи невольно схватилась за голову, словно ей было уже невмоготу,— такого она наслушалась за последние полчаса.

— Дорогая Софи,— сказала в этот миг Изабель, сделав знак Розабель.— Что же это мы, болтаем и болтаем, у вас уже и голова заболела. Надеюсь, мы все же вам не слишком докучали.

— Позвольте вам откланяться,— сказала Розабель и поднялась одновременно с Изабель.— Когда бы вам ни по­надобилась наша помощь — мы тут, рядом, в комнате но­мер восемь — счастливая «восьмерка».— И не успела Софи моргнуть глазом, как обе они, руна об руку, скрылись в одной из аллей парка.

Софи несколько минут собиралась с мыслями, прежде чем снова подхватила оборванную нить воспоминаний. «Ах да, японец»,— вполголоса сказала она себе, точно желая этими словами вытеснить все другое, что смущало и угнетало ее.

Они с самого начала знали, что у них есть всего десять дней. Быть может, именно это и сделало их взаимное чув­ство таким пылким. В итоге за эти десять дней они про­жили целую жизнь — жизнь, которой пришлось уместить­ся в такой сжатый срок. А когда расстались, чувствовали себя так, будто испытали уже все, что могут испытать мужчина и женщина, познавшие близость. Софи не пред­ставляла себе, как их отношения могли бы; должны были бы развиваться дальше, после этих десяти дней, не говоря уже о том, что их разделяло полмира.

Они так быстро и так безоглядно преодолели взаимную отчужденность, их короткая близость была такой полной что за этой необычайной близостью могла последовать «лишь новая отчужденность.

Любовь их была почти безмолвной, язык — в данном случае английский — требовался им лишь тогда, когда речь заходила о самых обыденных вещах. Любовь без рас­сказов.

Теперь, когда она все это вспоминала, ей стало ясно что она ведь ничего не знала о том японце — только то что он инженер. Ни слова о его детстве, о его юности, о его жизни вообще. Она даже не знала, есть ли у него семья и как он проводит свое свободное время. Это была любовь без прошлого и без будущего. Любовь, какую представля­ешь себе, мечтая о незнакомце, которого не существует. Но Софи любила воспоминания об этой любви, не изуро­дованной отметинами времени.