Александр Лекаренко - Дьявольская карусель

Всего в его жизни прозвучало четыре звонка. Четыре гвоздя были вбиты в мягкую плоть. Но только четвертый, с мясом вывернул и разрушил трухлявую плоть креста, на котором он был распят. После чего его тело обрушилось вниз.

Первый звонок прозвучал, когда нож хирурга искромсал тело маленького, нежного, похожего на девочку Алеши, чтобы пропустить яичко из паховой па­зухи в его законное мужское место, в мошонку. Хирург был мясником, - шрамы остались навсегда и болели всю жизнь. Но после этого, Алеша стал быстро и резко изменяться, намного опережая сверстников в своем развитии, - исчез лишний жирок, начали расти мускулы и волосы на теле, ломаться голос. Одно­временно, произошли психологические изменения, - он стал агрессивен, жесток и сексуально заинтересован сверх меры. Однако, добрые отношения в семье и размеренные условия жизни перевели этот импульс в социально приемлемое русло спорта и запойного чтения.

Второй звонок прозвенел в армии, в которую он попал, - по причине перво­го, - много спорта, много подавленной и неподавленной агрессивности, много дурацких книг.

Он стал пограничником, - панама, автомат, Копет-Даг. Однажды, один из пар­ней в панамах поймал кобру, кобр там было полно. Суть программы заключалась в том, чтобы вырвать кобре ядовитые зубы плоскогубцами и фотографиро­ваться с ней в разных позах, - чтобы восхищать друзей и соседей в родной Кацапетовке. Он вежливо попросил змеелова оставить кобру в покое. Ухмыля­ясь, змеелов отказался. Он вежливо попросил еще раз и привел доводы, кото­рые казались ему убедительными. Змеелов отказался, - ухмыляясь еще шире. Вспышка вспыхнула.

Он знал, что делать такое с коброй нельзя. Нельзя делать колбасу из кров­ной лошади, из принцессы крови нельзя сделать кухарку, можно убить, - но нельзя делать посмешище из черной, королевской кобры. А если кто-то дела­ет, то некто, - обязан вмешаться. Некто не был ни сентиментален, ни милосерд, за пару недель до того, он безжалостно пристрелил чабанскую овчарку, - чтобы не гавкала, - мог бы и чабана. Группу крови он чувствовал по за­паху, но как свое чувство он мог объяснить своему двуногому брату, хотя тот и отличался от собаки намного менее, чем от кобры?

Он сделал красивую, красно-синюю сливу из его носа и с внезапно вспыхнув­шим удовольствием, размазал его губы по его крепким зубам, потом, убил уже искалеченную кобру и всю ночь промучился раскаянием. Но утром, он с удивлением обнаружил, что приобрел новый статус, среди своих товарищей по ору­жию, - повышенный, - в том числе и в глазах побитого брата. – «За что?» - с удивлением спрашивал он себя, - «Неужели за разбитый нос?» - Тогда еще, он представлял собой пеструю смесь из книжных благоглупостей и ин­стинктивной жестокости и не понимал, что, - да, за разбитый нос. Ему понадо­билось время, чтобы понять, - добрые и во всех отношениях хорошие люда, пре­клоняются перед жестокостью, равно как и злые и порочные во всех отношени­ях, - они становятся на один уровень, впадая в ступор или падая на колени, в зависимости от уровня жестокости и совершенно независимо от уровня сво­ей морали.

Через несколько дней, ночью, он сидел вместе с тем же братом в ущелье, которое по смешному совпадению называлось Кара-Илор, - Черная Змея, то есть, - кобра. Тишину нарушало только злобное шипение братьев, - они переру­гивались шепотом, чтобы не пропустить подкрадывание общего коварного вра­га, - начальник заставы уже тайно выполз на проверку, о чем, как всегда, сообщил всем нарядам связист. Вдруг, всхрапнули лошади, привязанные к ко­новязи, звякнули приспущенными трензелями. Братья замолкли, в ожидании от­ветного храпа или ржания чужих лошадей. И услышали звук, похожий на дале­кий вздох, сразу вслед за этим в лица им ударил холодный ветер. Это было настолько страшно, посреди тишины и духоты туркестанской ночи, что они включили фонари, плюнув на маскировку и подползающего начальника. Во вспы­шке паники, они успели увидеть нечто, блестящее, как мутное стекло, надви­гающееся на них, как гора, вращаясь в самом себе, лошади завизжали, рвану­лись, но не успели оборвать поводья, - сель ударил и сбил их вместе с ко­новязью, мелькнули подковы, все утонуло в реве и грохоте взбесившейся воды.

Он начал тонуть почти сразу, как только из-под него вышибло ноги, поток накрыл его с головой, он потерял ориентацию, но даже в такую минуту, страх перед начальством, страх потерять автомат, оказался сильнее страха смерти, - он перебросил ремень через голову и теперь вниз его тянули все навя­занные на него игрушки, - автомат, подсумок, яловые сапоги, тяжелый акку­мулятор фонаря. Раз за разом, он выхлебывался на поверхность и снова ухо­дил под воду, фонарь на длинном шнуре, болтался вокруг него, выхватывая из тьмы, выпученный лошадиный глаз, несущуюся ветку, разинутый рот напар­ника. Почему их не убило сразу? Поток нес камни, вывернутые с корнем стволы деревьев, вниз рушилась почва и постоянно что-то падало. Вдруг его спину пронзила рвущая боль и почти одновременно что-то ударило в затылок, - ствол дерева воткнулся ему между лопаток острым суком, а конец бревна ударил в голову, его руки и ноги обвисли, как макароны. Он сохранял созна­ние, но перестал видеть происходящее, - все, чем он был и что хранило его сознание, вспыхнуло в нем, как выхваченное фотовспышкой, - вся жизнь, еди­ным блоком и до мельчайших подробностей. Он понял, что умирает, он понял кое-что про нож хирурга и про своих родителей - и знал, что не умрет ни­когда. Его несло потоком, мимо его жизни, распятой на дереве, время остановилось. Его взгляд зафиксировал брата, повисшего на другом дереве, тор­чащем из земли и не протянувшего руки, - но проносящийся мимо не ощутил ни боли, ни разочарования. Его здесь не было.

- Это хорошо, что ты живой, - говорил чабан, - Но было бы лучше, если бы ты умер. - Почему? - спросил он. - Потому, что твое тело мы бы получили от иранцев без проблем. Ну, пусть уже слегка подванивающее, - чабан поиграл тяжелыми морщинами вокруг рта, - А так, пришлось задействовать нетрадицион­ные методы. Мы же не знали, унесло тебя водой или ты уплыл сам. Пидюменко сказал, что видел тебя уплывающего на ту сторону, вот и все. Сель прошел, - тебя нет, с вертолета ничего не засекли. Что думать? - чабан развел здоровенными, как грабли руками, - Серьезное это дело, уплыть на ту сторону. Если ты не лежишь распухшим в русле, то куда ты делся? Ирани сидят в фор­те и видят только то, что можно увидеть в трубу. Это же территория кочев­ников, - чабан топнул огромной ступней в резиновой галоше, подняв тонкое облачко мергелевой пыли, - А им по телефону не позвонишь, надо идти и спра­шивать.