Владимир Винниченко - Золотые россыпи (Чекисты в Париже)

— Не нужно, не нужно так говорить! Вы поедете. Мы поедем вместе!

— Вы?

Леся убирает руки с его головы.

— Ну, разумеется. Разве я смогу оставить… вас?

— Это невозможно! Я же поеду нелегально, потому что так меня не пустят. Буду тайно переходить границу.

— Ну и что! И я поеду нелегально. И оба будем переходить границу. Думаете, не переходила? О Господи! Прекрасно перейдём вдвоём. А если арестуют, так тоже вместе.

Нестеренко моргает.

— Завтра же увижу этого Загайкевича с Соней. Я вовсе не хочу, чтоб они ловили меня как Гунявого. Пусть ловят как меня самого, если это им интересно. За себя я готов отвечать.

— Ну, до завтра ещё много времени. Надо набраться сил.

— Нет, нет! Завтра непременно: силы уже есть. Хоть сейчас через границу!

Он хочет подняться, однако нос его снова становится серым, голова бессильно падает на подушку. Леся испуганно кладёт руку ему на лоб.

— Вот видите! Хватит, хватит разговаривать! Лежите тихо и неподвижно. Сейчас я дам вам поесть. А потом уйду и вы будете спать.

— Только ещё немного подержите так руку.

— Хорошо. Но с условием: не двигаться и не разговаривать.

— А чувствовать можно?

Леся не отвечает. Нестеренко закрывает глаза и снова слушает внутри себя тихую, праздничную музыку.

Опершись лбом на кулаки, Мик почти лежит грудью на столе. Леся стоит возле шкафа, прижавшись к его зеркалу и поглаживая ладонями гладкое холодноватое стекло. В комнате обычный для одинокого мужчины кавардак, кисловатая влажноватость холодит кончик носа.

Мик долго молчит и вдруг глухо швыряет:

— И ты сейчас прямо от него?

— Да.

Мик разбито поднимает голову, отбрасывает тело на спинку стула и, засунув руки в карманы, вытягивает ноги под столом. Серые большие глаза, глядя вдаль, щурятся задумчиво, тоскливо-тоскливо, и презрительно отвисла толстая нижняя губа.

Кончиком туфли Леся старательно засовывает под шкаф кусочек прилипшей к полу бумажки.

Мик глубоко вздыхает, вынимает руки из карманов, встаёт и мрачно потягивается.

— Так. Значит, крах на всех фронтах. Здорово. Чистая работа. Такого у меня ещё не было. Ни разу. Гм!

Он ставит ноги циркулем, опускает голову, но не водит по привычке кончиками пальцев над верхней губой. Руки висят апатично, бессильно.

Леся подгоняет бумажку к ножке шкафа.

— Так. Значит, теперь совершенно один. Здорово. Вот это я понимаю: ударчик! Мастерский. Можно сказать, с чистого неба. Фу, чёрт…

Он отчаянно поводит головой и плечами, словно силясь вывернуться из-под того, что теснит и душит.

Леся взглядывает на него и снова опускает голову

— Ну, что ж! Так, значит, едешь с ним на Украину? Когда?

Леся оставляет бумажку и смотрит на Мика глубокими влажными глазами.

— Как только окончательно выздоровеет. Но, Мик, мы же с тобой в последнее время жили… больше как товарищи, а не… Ты сам не раз говорил, что…

Мик торопливо перебивает её:

— Ну, да, да, разумеется. Я ничего. Конечно. Полюбила, чего уж тут.

— Я всё равно не смогла бы так жить дальше. Ты — сильный, у тебя своя цель, идея…

Мик снова быстро бросает:

— Да, конечно, конечно! Ты не оправдывайся. Только вот что… Гм, забыл… А как же с визами?

— Мы перейдём границу нелегально.

— Ага. Так. Переходите на Волыни, там легче.

— Я так и думала. Но знаешь что, Мик…

Леся останавливается и несмело смотрит на Мика. Он молча ждёт, избегая её взгляда.

— …знаешь что, поехали с нами. Хватит этого изгнания, поисков, этих фантастических проектов и идей. Едем к новой жизни. Ты полюбишь какую-нибудь женщину, и… всё начнётся заново. Хочешь, Мик?

Мик презрительно выпячивает кадык.

— Я так быстро своих позиций не сдаю. Когда буду лежать на погосте, вот тогда и сдам. Но до этого, чёрта с два, ещё далеко! Нет, я с вами не поеду. Да и зачем я вам сдался? Не до меня вам. Ну, хорошо. Так, значит… Гм, снова забыл… Ну. всё едино! Ты хочешь, наверно, взять свои вещи? Правда?

— Успею. Я не за тем пришла, Мик…

— Ну, конечно, конечно. Так ты бери. Твой второй чемодан там, за шкафом. Только возьми мой. Мой лучше и больше. И вообще… Ну, а я тем временем пойду. У меня тут как раз свидание с одним человечком…

Он быстро отворачивается и торопливо надевает свой коверкотик. Содрав пятернёй шляпу с крючка, подходит к Лесе и протягивает ей руку.

— Ну, прощай, Леся. Если что и бывало в нашей жизни не… не то… не вспоминай. А может, было и что-нибудь хорошее…

Леся взмахивает руками, обнимает Мика за плечи и прижимается головой к его груди.

— Мик, Мик, если бы ты знал, как мне больно!

— Ну, ну, глупости. Ничего. Чего там! Для тебя это очень хорошо. Ну, укладывай, укладывай вещи… Я должен спешить…

Он снимает её руки со своих плеч, пожимает их и стремительно идёт к двери.

— Мик! Но ведь, мы же будем видеться?

— Ну, конечно, конечно!

И, не оглянувшись, торопливо выходит из комнаты.

Леся стоит на том же месте с опущенными руками, а слёзы сами катятся по ресницам из широко раскрытых глаз, мокрыми дорожками стекают по лицу.

Через полчаса она с чемоданчиком у ног сидит в авто. И тут вспоминает: нужно позвонить консьержке, чтоб непременно купила на завтрак, к кофе стерилизованного молока. Останавливает автомобиль и забегает в маленькое бистро, из которого они часто звонили с Миком. Кивнув хозяину, она быстро проходит через зал в коридорчик с закоулком для телефона.

Но дверь в закоулок прикрыта, через узкую щель виден электрический свет на стенах и чья-то фигура — занято. Леся, досадуя, хочет отойти, но в это мгновение замечает, как фигура резко клонится вперёд. Слышится сильный удар о стену. И вслед за этим — взрыв мучительного мужского рыдания.

Леся уже знает, кто там, внутри. Ей виден локоть Мика, опёршийся на полочку, где лежит телефонная книга, а большой палец, торчащий над ухом, непрерывно вздрагивает.

До боли закусив губу, Леся спиной движется к двери в зал и тихонько выскальзывает.

Не позвонив консьержке, она приезжает домой, ложится, не раздеваясь, и долго-долго лежит в темноте с широко раскрытыми, горячими глазами.

Хозяйка пансиона, прислуга и некоторые из старых пансионеров и явном волнении: в салоне господин Кавуненко. Он хочет по какому-то делу переговорить с господином Загайкевичем и госпожой Кузнецовой. Вид у него необычный: через всю половину лица — страшный тёмно-кровавый рубец, лицо — мертвенно-бледное, синеватые глаза запали, глазные впадины — буро-фиолетовые.

Но сам он какой-то другой: исчез мрачный, виноватый взгляд из-под бровей, куда-то девались робость и неуклюжесть. Приветлив, прост, па крыльях носа — смешливые бугорки и смешинка в уголках глаз. Только, видно, очень ослаб — то ли от болезни, так изувечившей его, то ли от чего-то другого, — еле держится на ногах. Одна рука — на чёрной перевязи. Жозефина, рассказывая об увиденном Лесе, ахает от удивления, жалости и страха. А Леся, волнуясь, быстро-быстро закручивает волосы узлом на затылке.