Давид Монтеагудо - Конец

— Это уж будут твои проблемы!

— Да хватит вам! — прикрикивает на них Хинес. — Нельзя… надо постараться не ссориться… до столицы осталось не так уж и далеко. Если где-то кто-то и остался, то только там, в огромном городе… многомиллионном городе. Мы не можем не использовать последний шанс.

— А зачем? Скажи, зачем?.. — взвивается Ампаро. — Скажи! Ты ведь с самого начала хотел нас туда привести. А почему бы нам не отправиться вон в ту сторону? Или в ту? — добавляет она, театральным жестом указывая туда и сюда.

— Вот именно, почему? В любом случае ваш всемогущий Пророк, — говорит Мария, насмешливо нажимая на слово «Пророк», — будет преследовать нас, куда бы мы ни метнулись, и уберет с нашего пути всех живых людей…

— Ради всего святого… — перебивает ее Хинес, — хоть ты не наседай на меня. Пожалуйста, только не ты!

— Беда в том, что я уже и не знаю, чему… кому помогаю! Не знаю, кто ты такой, не знаю… Только сейчас я поняла, что на самом деле ничегошеньки про тебя не знаю!

Хинес смотрит на Марию с изумлением, слегка даже ошарашенно. И судя по всему, он никак не может выдавить из себя тот ответ, которого ждет Мария.

— Ты знаешь столько же, сколько и я сам, — говорит он наконец, отводя глаза, — порой на меня наваливаются такие проблемы, что я совершенно перестаю понимать, что собой представляю.

Мария несколько секунд молчит и рассеянно наблюдает за Ампаро, которая вроде бы не обращает внимания на их диалог и снова судорожно нажимает кнопки своего мобильника. Но Мария думает сейчас вовсе не об Ампаро.

— Ты, выходит, тоже веришь, что все это дела вашего Пророка, да? — неожиданно спрашивает она Хинеса с покорным, обреченным спокойствием.

— Еще бы ему не верить! Он ведь с ним чуть ли не корешился! — вставляет Ампаро, на миг поднимая голову от телефона.

Хинес медленно массирует лоб рукой и одновременно отрицательно мотает головой, с шумом выпуская изо рта воздух, точно он не в силах сладить с бесконечной усталостью.

— Давайте доедем до столицы! Больше я ни о чем вас не прошу… А там пусть каждый делает, что ему заблагорассудится… Я тоже устал тянуть этот воз…

— Он заманивает нас на бойню, — говорит Ампаро с прежним жутким спокойствием. — Но ему самому спастись тоже не удастся. Может, хоть тебе повезет…

— Заткнись! — неожиданно срывается Мария. — Если ты намерена и дальше ехать с нами, то держи все это дерьмо при себе, поняла?.. У всех у нас в голове дурные мысли, но… мы их… Мы не тянем душу из других, особенно когда… когда все и так уже совсем до ручки дошли.

Какое-то время они молчат. Слышны лишь стрекот цикад и бурное дыхание Марии, от которого у нее быстро поднимается и опускается грудь. Ампаро в свою очередь кривит лицо в презрительной гримасе и снова концентрирует внимание на телефоне.

— А мы сумеем добраться до столицы… сегодня? — спрашивает Мария, обращаясь к Хинесу. Ее голос звучит как-то слишком холодно, но возможно, это всего лишь последствия перепалки с Ампаро.

— Вопрос вовсе не в том, доберемся мы туда сегодня или нет, вопрос в том, сколько человек туда доберется, — тихо бубнит Ампаро, словно рассуждая сама с собой.

Но Мария услыхала ее, если судить по тому, как вспыхнул ее взгляд, однако она сочла за лучшее никак не реагировать на эти слова. Хинес также оставляет их без комментариев.

— Не уверен, что мы попадем туда до ночи, — раздумчиво говорит он, — все зависит от скорости, с какой…

— А я, учтите, не собираюсь опять ночевать под открытым небом, — заявляет Ампаро.

— Даже если мы и не доедем, то останется совсем немного. А в десяти-пятнадцати километрах от столицы расположены вполне комфортабельные загородные поселки. Подыщем дом получше, с бассейном и так далее…

— Ладно, поехали, — говорит Мария. — Нечего терять время впустую. Да и кусок в горло все равно не лезет.

Бутерброд Ампаро, почти не тронутый, все так же лежит на земле рядом со стулом, на котором она сидит. Направляясь к велосипедам, Мария и Хинес забирают свои, оставленные недавно на сиденьях стульев. С угрюмым и недовольным видом Мария сворачивает к ближайшей урне и бросает туда то, что осталось от ее бутерброда.

— От него никакого толку, — говорит она, словно оправдываясь, и опять идет к велосипедам.

Хинес молча, почти механически берет пластиковый треугольник, сует туда полусъеденный бутерброд и кладет упаковку в корзинку на багажнике.

Мария и Хинес уже подняли свои велосипеды и держат их за руль, но тут оба одновременно оглядываются на Ампаро.

Та идет медленно, как будто против воли, по-прежнему уставившись на экран мобильника, как девчонка, которой звонят родители, когда она, обалдев от многочасового путешествия на машине, отправляется в придорожный туалет. Но Ампаро отнюдь не девчонка, ей сорок с хвостиком, у нее седые волосы и обветренное лицо, из-за чего, когда она поднимает вверх брови, особенно заметны белые морщинки вокруг глаз.

— Это наверняка был он, — говорит она, не отрывая взгляда от телефона, даже когда сует его в карман. — Поначалу я думала, это что-то другое, но теперь понимаю: это был он, он просто так развлекается: играет с нами, как кошка с мышками.

Ампаро смотрит на своих спутников, но выражение их лиц заставляет ее резко обернуться. У нее за спиной, рядом со стульями, на которых они только что сидели, появилась собака. Она осторожно, с опаской наклоняет голову, сует нос куда-то за стул, медленно, сантиметр за сантиметром, вытягивая шею, пока не натыкается на бутерброд, брошенный Ампаро. Собака обнюхивает его и начинает быстро, но с исключительной деликатностью и робостью есть, словно стараясь, чтобы ее не заметили.

— Ой! Ничего себе! Борзая! — говорит Ампаро.

Шерсть у собаки сероватая — это и вправду борзая: худая, мускулистая, с узким носом и выгнутой спиной, широкой и округлой грудью, поджарым, почти отсутствующим животом и длинным хвостом, который прячется между ногами и закручивается к брюху, продолжая плавную линию спины.

— Борзая!

— А мне казалось, они поменьше.

— Смотрите, еще одна!

Занятые разглядыванием собаки, трое путников не сразу заметили появление второй — пока она не приблизилась к первой, которой повезло завладеть бутербродом. Вторая собака принадлежала к той же породе, что и первая, была такого же размера и вида, только окрас иной — бурый с рыжиной. С той же мягкостью в движениях, с той же опасливостью она тянет голову к бутерброду, от которого отщипывает кусочки первая, и наконец, словно ненароком, словно между делом, хватает и заглатывает небольшой кусок, валяющийся на земле. Тогда первая демонстрирует, что не так уж она и робка, ощетинивается и тихо рычит, показывая клыки, — это признаки внутренней готовности к бою.