Гвин Томас - Всё изменяет тебе

На подоконнике горела свеча. В пристройке стояла грубо сколоченная кровать, достаточно широкая, чтобы уместить двоих. На ней лежали: тощий матрац, байковое одеяло и красное в черную полоску покрывало — такое толстое и грубое на ощупь, что от прикосновения к нему меня всего передернуло. Я стукался головой о потолок и неуклюже извивался, пытаясь раздеться. Крыша была худая и грозила развалиться от одного прикосновения. Казалось, если я еще два — три раза ударюсь о потолок, голова моя очутится снаружи, под звездами. Я улегся рядом с Джоном Саймоном. Он протянул руку, чтобы загасить свечку. До меня отчетливо донеслись звуки чужого дыхания, долетавшие сюда из основной части дома.

— О чем Пенбори говорил с тобой? — спросил Джон Саймон.

— Я не уверен, что смогу передать наш разговор. Чем плотнее становились его мысли, тем больше закладывало мне уши. Прямо какое — то наваждение, уверяю тебя! Его главная тема — человеческий разум. Можно подумать, что он компаньон разума и что сообща они собираются произвести кучу всяких великих перемен в мире. Положение дел в Мунли и жалобные стоны таких парней, как ты, его нисколько не волнуют. Мечты его слишком обширны, чтоб уместиться на такой ограниченной площади. Вы ему нужны в расплавленном состоянии, с тем чтобы в один прекрасный день выплеснуть всех вас в этакий золотой ковш. Здесь все ваши беды отсеются, а сами вы, основательно умытые, войдете под своды храма и вступите в счастливый союз с Пенбори и его братией из ордена «пустые грезы». Что ему Мунли и кипение ярости в сердцах таких людей, как ты, Джон Саймон! Вы для него чуть ли не мухи с другой планеты. Какое ему дело до вас?

Право же, болтать такие вещи может либо очень больной, либо очень запуганный человек. Интересно, с каких пор жизнь этого субъекта покатилась под гору и пошла по ложной дорожке?

— Не знаю. Но он право же счастливец. Ведь это же царствие небесное на земле: не чувствовать на себе кровавых следов от чужих загубленных жизней, получать полное удовлетворение от всего, что делаешь, быть своим собственным безгрешным кумиром, вспахивать, боронить людские массы и собирать с них урожай, как будто они нива, располагать множеством чужих рук, готовых расчистить дорожку для любых твоих желаний!

— Еще Пенбори сказал, будто он — скала и чтоб ты перестал разбивать о нее свои кулаки. Ему — де хочется, чтобы все люди жили в мире, и сам он такой же маленький человечек, как и ты. Меня он метит в свои присяжные усыпальщики. И еще мне велено было заставить народ плясать вокруг Майского древа, пока люди не обессилеют, так что им будет не до Пенбори и не до дерзостей мистеру Боуэну. И какому только проклятому безумцу пришла в голову мысль основать этот поселок?

Возможно, конечно, что Джон Саймон что — то ответил мне; во всяком случае, когда я взглянул на него, медленно опуская голову, чтобы заснуть, я видел, как он уставился в оконный переплет широко раскрытыми и затуманенными мыслью глазами. Но я уже ничего не слышал. Точно дверь люка захлопнулась над моим сознанием, и я погрузился в глубокий сон.

На следующее утро я проснулся поздно. Крохотная каморка, в которой я спал, была залита солнечным светом. Здесь было спокойно и тихо. До меня доносился только низкий голос миссис Брайер, тихонько напевавшей что — то на кухне, и шлепанье мокрого белья о камень — это Кэтрин стирала в ручье, протекавшем в самой глубине сада.

Миссис Брайер улыбнулась, когда я вошел в кухню, и сказала, что теперь, после долгого сна, вид у меня куда лучше и взгляд не такой дикий.

— Дикий? Значит, я выглядел дикарем?

— От усталости, видно, от далеких странствий.

Она угостила меня основательным завтраком, состояв шим из сала, яиц и пива.

— Где же ваш сын? — спросил я. — И где Джон Саймон?

— Джон Саймон спозаранку ушел на завод. Там поступил новый заказ на большую ограду, которой будет обнесен парк лорда Плиммона. Дэви же отправился в ближайшую долину, где предстоит выполнить какую — то работу по переброске леса. А он хорошо знает эту работу и охотно занимается ею.

— А работа на заводе ему не по душе?

— Он пробовал. Но стоит ему побыть час — другой среди копоти и жара, как он уже сам не свой. И глядишь — Дэви уже дома. Мистер Радклифф — это управляющий мистера Пенбори — и сказал ему, чтоб он больше туда не показывался. Теперь, значит, он и не ходит.

Мне хотелось порасспросить миссис Брайер о Дэви, о Джоне Саймоне, но по тому, как она отвернулась от меня и склонилась над столом, чистя свое тряпье, я понял, что отвечать на мои вопросы не доставляет ей никакого удовольствия. Я вышел из дома и начал спускаться в долину. Вдруг мне пришла охота поживиться чем- нибудь — не то озорства ради, не то для практических целей. Подумал я, кстати, и о том, что не мешало бы внести свою лепту в кладовую миссис Брайер и Кэтрин и подбросить им свежей рыбки и парочку зайцев — ведь мне придется пользоваться их запасами все время, пока я в этих краях.

Примерно в миле от Мунли я повстречался с низкорослым Оливером — тем самым парнем с желтым шарфом на шее, которого я накануне вечером видел в таверне «Листья после дождя». Я спросил его, не укажет ли он мне какую — нибудь водичку, в которой можно было бы изловить парочку — другую форелей. Он жестом показал на прилегающую с запада долину, открывавшуюся в каких- нибудь двухстах метрах от нас.

— Там, — сказал он, — рыба к рыбе прижимается плотнее, чем пальцы на моей руке, и жирна она, как сало! А в зарослях — самые сладкие из зайцев, каких только когда — нибудь сотворил господь бог для жаркого!

При этом лицо Оливера расплылось в такую улыбку, Точно он сыграл со мной самую жестокую шутку.

Сначала я даже подумал было: уж не спятил ли с ума этот хлипкий человечек после очередной стычки с распутной бабой Флосс Бэннет? Но улыбка не переставала играть на его лице еще долго после того, как я с ног до головы смерил его одним из тех мрачных взглядов, какими я обычно награждал всех, кто своим поведением выходил за рамки приличия.

— Что ж в этом смешного, Оливер? Говори лучше все начистоту: в чем тут дело, парень?

— А вот увидишь! Я буду ждать тебя, пока ты не вернешься. Ну и красавчик ты будешь!

Оливер залился смехом, и мне стало ясно, что он смеется помимо собственной воли и что ему не осилить этой смешливости, даже если бы он захотел.

— Перестань дурака валять, Оливер. Скажи же, в чем тут секрет?

— Речка в этом овраге переливается, как серебро. Вот, значит, ее и берегут как серебро. А овраг этот — в самой середке царства лорда Плиммона.

— Плиммона? А над чем он царствует?

— Над многими горами и полями. Для браконьеров он — чума.

— Браконьеров?