Гвин Томас - Всё изменяет тебе

— О боже, боже! — воскликнул Пенбори, и в голосе его послышалось мягкое бульканье. — После всех этих разглагольствований мне уж сегодня ночью никак не заснуть. Знаете, Радклифф, вы форменная язва.

Я прислушивался к тому, как льется вино, и пристально всматривался в лицо Феликса, самодовольно ковырявшего в зубах. Он склонил голову набок и, видно, был чрезвычайно далек от разговора, происходившего в соседнем зале.

— Ну а как же мистер Боуэн? — спросил я вкрадчиво. — Какие таинственные мысли кроются за его молчанием? Или, может быть, он так же властен над своими мыслями, как эти мысли властны над тобою, Феликс?

Выйдя из своего полуоцепенения, Феликс только — только собрался было ответить мне, но тут мы услышали, как Пенбори захлопал в ладоши: на манер восточных деспотов, подумалось мне. Мы с Феликсом снова вошли в столовую. С новым интересом я стал присматриваться к Рад- клиффу. Опустив голову, он сосредоточенно уставился своими выразительными и саркастическими глазами в свой наполовину опорожненный стакан.

Мы играли охотно, так как чувствовали, что все сидящие за столом своими взорами настойчиво требуют от нас, чтобы мы разогнали окутывающий их туман забот. Играли мы, должно быть, добрых полчаса. После этого нас отпустили, и Джабец, ухмыляясь мне и Феликсу так, будто на нашу долю выпал большой успех, повел нас назад в кухню, где престарелая дева Агнес по — матерински погладила Феликса по волосам и даже меня наградила сестринским взглядом. При этом она начала рассказывать нам некую длинную историю о том, как она однажды ездила в Лондон в качестве швеи — мастерицы какой — то фирмы, выполнявшей поручения королевского двора; быть может, фирма эта работала для той самой знати, сказала Агнес, перед которой Феликс будет играть когда — нибудь на своей скрипке, — а уж дальше подняться некуда. Судя по тому, что Агнес чуть не лопалась от гордости, сообщая нам об этом, было ясно, какое огромное значение она придает подобным переживаниям. Шутка ли, коснуться края королевской мантии! Джабец, очевидно, уже не раз слышал сие повествование, но тем не менее он почтительно помалкивал, пока Агнес живописала затасканные и сомнительные подробности этой истории, смакуя каждую из них. Он только изредка кивал нам, как бы подчеркивая, в каком, дескать, мы находимся избранном обществе. Вся эта болтовня о знати и великосветских покровителях была каплей, переполнившей чашу волнений Феликса и окончательно выбившей его из состояния душевного равновесия. Покачиваясь и произнося что — то невнятное, он обалдело таращил глаза на Агнес, которая держала его за руку. Так как мне казалось, что Феликс уже вполне дошел до точки, когда он в силах вытерпеть безжалостное давление со стороны своего отца, я предложил ему отправиться домой. Джабец величаво поблагодарил нас от имени своего хозяина и выразил надежду, что за этим последуют дальнейшие приглашения, о сроках которых мы будем извещены в должное время.

Мы с Феликсом покинули этот дом. Выйдя на главную аллею, я оглянулся и увидел Элен Пенбори с капитаном. Повернувшись к нам спиной, они гуляли по террасе.

У ворот, которые вывели нас на шоссе, Феликса ждал отец — нервный, суетливый человечек: его голос напоминал звук флейты, через которую с силой выдувают струю воздуха. Он выхватил у сына скрипичный футляр и в волнении стал приплясывать вокруг нас, как разыгравшаяся овчарка. Нам было нелегко идти, мечась между ним и тенями, отбрасываемыми высокой придорожной оградой.

— Ради бога, Феликс, — взмолился я, — попроси — ка твоего старика, чтоб он наконец решил, по какой стороне дороги предпочитает идти! Он и так закружил уже нас обоих, а меня так даже расстроил.

Но Феликс продолжал расписывать события, происходившие в барском особняке. Оглушенный спесью и удивлением, он не обращал на меня ровно никакого внимания.

— Значит, все эти особы и в самом деле были там? — спросил мистер Джеймисон.

— Все.

— И мистер Пенбори, и его преподобие Боуэн, и мистер Радклифф?

И мистер Джервис!

— О, разумеется. Подумай только, Феликс, как это я о нем забыл! Чтобы я да забыл о мистере Джервисе! О самой светлой голове во всем Мунли!

Папаша Феликса толкнул меня под локоть и смущенно захихикал. Не желая казаться грубым и готовый в эту мирную ночь сносить любые, даже самые невообразимые чудачества, я тнхим голосом ответил, что он, по — видимому, действительно опростоволосился на этот раз, забыв о Джервисе.

— И мисс Элен! — дополнил Феликс. — Она со мной разговаривала.

— Мисс Элен? Разговаривала с тобой? Да она прямо ангел, эта барышня.

— Был еще военный, капитан Уилсон.

— Настоящий военный?

— Еще бы не настоящий! Мундир так и горит — и красное там и всякое такое. Шикарный человек! И прямой, как палка.

— Небось ухаживает за мисс Элен, не так ли, Феликс? — спросил мистер Джэймисон, и голос его вдруг сделался глухим и торжественным, как могильная плита.

— И даже очень. Он так пылко поглядывал на нее, точно… да ты сам знаешь…

— Ну — ну, поменьше болтай насчет пылкости! Ты еще молокосос. Ну а дальше?

— Джабец говорил, что теперь, когда мистер Пенбори послушал меня, он уже наверняка поможет мне. И тебе тоже. Теперь, когда он убедился в том, сколько ты сделал для меня, он, само собой, даст тебе какую — нибудь более легкую работу.

Отец Феликса остановился. Все мы остановились. Джеймисон — старший внезапно щелкнул каблуками, как бы прощаясь с прошлым и вступая в новую, многообещающую полосу жизни. Было приятно и успокоительно видеть, как легко почувствовал себя этот напружиненный карлик.

— Он в самом деле сказал так?

— В точности так, папаша.

— Так сказал Джабец, Джабец — правая рука мистера Пенбори!

— Совершенно так, как я передал тебе. Спроси у арфиста.

— О великий боже, великий боже! — воскликнул мистер Джеймисон, содрогаясь, точно в любовном экстазе.

У него вырвался взрыв смеха, похожего на рыдание.

Прислушиваясь к этому диалогу, я подумал о том, как бесполезно было бы разъяснять мистеру Джеймисону, насколько непринужденнее протекала бы жизнь Феликса, насколько легче дышалось бы ему, если бы старик не докучал ему по ночам. Мне стало также ясно, что оба они — и отец и сын — вознеслись на какую — то особенную комету вожделений и восторгов, и я пожелал им спокойной ночи. В один из моментов затишья, наступившего среди вихря счастья, который завертел отца Феликса, я напомнил скрипачу, что мы, возможно, еще встретимся с ним, если Пенбори останется верен своему плану чуточку окропить души мунлийцев музыкой — смягчить их, дать им передышку и обеспечить невинный отдых.

— Смотри, как солнце ложится на Южную гору! — сказал я Джону Саймону, указав на одну из вершин по ту сторону долины.