Гвин Томас - Всё изменяет тебе

Мы выпили. Лимюэл хлебал шумно. Мы с Эйбелем молча и внимательно следили поверх наших кружек за ним и друг за другом. Когда Эйбель ушел, Лимюэл сказал:

— В Тодбори я буду чувствовать себя вольнее, чем здесь. Не думай обо мне плохо, арфист. Я верю в порядочность. Я верю в добродетельную жизнь и в то, что она выгодна. Но, черт возьми, какая тоска тебя одолевает, когда только и делаешь, что тужишься, а память — единственное твое питание, единственный огонек!

— То, что было однажды, повторится снова, Лимюэл. Скоро ты станешь большим человеком в Тодбори. Самая трудная часть пути уже пройдена. И если тебе в голову взбредет такая блажь, ты опять сможешь заскочить на нортгейтский двор, и бьюсь об заклад, что время там плетется шагом. И ты найдешь Мэй и Вайолет, и окажется, что они все еще такие же хохотушки, по — прежнему любезны и по — прежнему томятся по тебе.

— Томятся? Ты думаешь?

— Разумеется. У любого человека на площадке прошлого находит себе место горстка жизнерадостных существ, в свое время поглотивших запасы нашей страсти и помогавших нам коротать безотрадные дни. Существа эти неизменно ждут нашего возвращения. Уж не взыщи, Лимюэл, если от этих слов у тебя закружится голова. Для этого, собственно, они и предназначены. Я вернейший помощник алкогольных напитков…

Стиснув кулаки коленями, Лимюэл хохотал вовсю. Наклонив голову, он припал ртом к своей кружке и сосал из нее, как из поилки.

— Ну и удивляешь ты меня, Лимюэл, и своими словами и смехом. Мне казалось, что ты уж давно научился вырывать из своего нутра как похоть, так и мятежный дух. Я всегда думал, что ты уже весь выгорел, что ты давно и по дешевке распродал небольшой запас своего темперамента. Ведь Изабелла красивая женщина. Что же, она уже не удовлетворяет тебя?

Напоминание об Изабелле вспугнуло Лимюэла. Приложив палец к губам, он стал подозрительно шарить глазами вокруг нашего закутка.

— Изабелла славная женщина, — произнес он наконец.

— Святая, лучше не надо.

— К тому же она и красавица, арфист.

— Как же, мунлийская роза!., — Умна, как адвокат с приложением всех сводов закона. Никогда своего гроша не упустит.

— Прямо божий дар для тебя, брат!

— Но что касается вопросов любви, арфист, то здесь она слишком долго приникала ухом к устам мистера Боуэна.

— Пусть, мол, хоть уши горят, когда все остальное замерзло.

— Мистер Боуэн — прекрасный человек, арфист.

— Божий одуванчик!

— Сотни ангелов поют и глаголют его устами.

— Слышал я эти песни и речи, брат. Да, ангелы остались без дела с тех пор, как они заарендовали себе Боуэна.

— Но…

Лимюэл впился зубами в край пивной кружки и в поисках подходящих слов крепко закусил его от растерянности.

— Но он не имеет представления о самых простых радостях. Послушаешь, как он в холодный и дождливый воскресный день распинается насчет греховной плоти, и непонятно становится: а чего он, собственно, так носится со своей собственной? Ему — то горюшка мало. Стоит себе и вещает. Огня, который он вкладывает в одну — единственную проповедь, нам, бедным грешникам, хватило бы на целый год распутства.

— Ш — ш, ш — шш! Потише, парень, потише. Изабелла впервые услышала его вскоре после нашего переезда сюда. Свадьба наша была совсем недавно. Мы слушали мистера Боуэна от пяти до семи. Вечером, среди ужина, я захотел поиграть с ней за столом — наелся мяса и отдохнул за целый день праздничного безделья. Как же она отчитала меня за плотские вожделения — еще похлеще, чем сам мистер Боуэн. Бог мой! Дьяволу, верно, не по себе было в этот вечер — так она била меня по щекам, честила скотиной и клялась, что посвятит себя целомудренной жизни. Она сказала, что мы должны целиком отдаться торговле — не только для того, чтобы заработать деньги, но и для того, чтобы сохранить свой дух здоровым и чистым от всякой греховной скверны. И мы его храним, арфист, мы его храним.

— И оба вы усохли. Если мерить грубо, то я сказал бы, что у вас сохранилось только около трети прирожден ных вам способностей — умения жить и выжимать из вашей лавочки радость, процветание и веру в осуществление надежд. Вы постепенно оттаете, ваша природа вернется к вам, и все же в каждом вашем объятии будет прятаться злой шип, от которого останется рубец. Тебе придется повернуться спиной к Изабелле и взрастить другие цветы, Лимюэл. И ты, конечно, можешь позволить себе это. Теперь ты сам себе хозяин. Тебе уж ни на черта не нужны все эти Пенбори и прочие господа да скудные их подачки. Захочешь пить эль — пей. Понадобятся тебе женщины — бери их. Путь мой в Мунли был долгий и трудный, но если от этого будет хотя бы та польза, что в твоих глазах снова загорится желание, я буду считать, что труд мои окупился.

— Ты прав, арфист. Я жил, как заживо погребенный. Я покажу им, как презирать Лимюэла и надевать на него кружевные панталоны!

— О боже! Неужто тебя в самом деле облачили в такой наряд?

— До этого додумалась Изабелла. Однажды ночью, когда что — то охладило мой пыл, она стала вертеть в руках кружевные панталончики.

В эту минуту входная дверь таверны распахнулась и в ней показалась Флосс Бэннет. Как всегда, вид у нее был нахохленный и заносчивый, будто она нашла наконец свой собственный, особый курс и впредь не собирается менять его. Она задержалась у стойки, и Эйбель стал равнодушно обслуживать ее. Вдруг, заметив Лимюэла, Флосс сначала несколько секунд пристально всматривалась в него, как бы не доверяя себе, а потом улыбнулась. После короткого припадка растерянности, Лимюэл в свою очередь улыбнулся. Присутствие этой женщины словно преобразило его. Глаза его быстро обежали всю ее фигуру— от отвислых грудей и закутанного в темно — красную шаль торса до неимоверно длинных ног и грубых грязных башмаков. Повернувшись к Лимюэлу красным, изрытым любовью лицом, она то и дело кивала ему. При каждом ее кивке он издавал отрывистый кашель, как будто от влечения к этой женщине в его легких поворачивался какой — то рычаг.

— Помнишь, я давеча рассказывал о девушке по имени Вайолет?

— И о Мэй. Как же, это твое поле побед в Нортгейт Арме в далеком прошлом.

— Флосс — точная копия Вайолет. Боже, как странно, что я не замечал этого раньше. Не смешно разве, что все эти годы мое сознание, как бурав, сверлила мысль о Вайолет, но мне и в голову не приходило, что Флосс Бэннет как две капли воды похожа на нее. Они меня просто ослепили, все эти Пенбори, Боуэны и Изабеллы, просто ослепили!

— Вот тебе, — сказал я, кивнув в сторону Флосс, — самый совершенный бальзам для успокоения всех скорбящих и ослепленных на земле! Да и она неравнодушна к тебе.

— Откуда ты знаешь?

— Она сама говорила мне. Я слышал, как в этом самом помещении она заявила, что если бы тебе да такие преимущества, какие есть у Пенбори, а твоему папаше немного смекалки или удачи в обращении с рудой и плавильными печами, то ты сам был бы теперь на месте Пенбори.