Гвин Томас - Всё изменяет тебе

— На этот счет пусть ломает себе голову Боуэн. Вопрос этот такой же большой, как твоя нога.

— Изабелла частенько заглядывалась на Бледжли.

Она чуть побаивалась его странной, какой — то не совсем человеческой манеры разговаривать. Зато ты заметил, как хорошо и ясно я говорю?

— Словно колокольчик звенит. Любо послушать!

— Так вот, речь Бледжли совсем не похожа на мою. Это скорее какое — то хрюканье. А Изабелла с него прямо глаз не сводила, разок — другой мне даже взгрустнулось. Что, разве не хорошо здесь в лесу? Обычно я робею в потемках, на безлюдье, но здешняя темнота очень приятна.

— Очень. Мы с тобой вдвоем наслаждаемся красотой этих мест.

— Вдвоем, да еще с Джоном Саймоном, как бы он ловко ни прятался от нас.

— И скрытная же он бестия! Всегда был таким.

— Участвовал ты когда — нибудь в детстве в лесных пикниках, арфист?

— Бывало. Хотя вообще — то я никогда не жил подолгу на одном месте.

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось? Синие колокольчики и дым от костров из сырых дров. От него глаза слепило. Ты когда — нибудь испытал такое удовольствие?

— Много раз в жизни мне слепило глаза. И дымом меня заволакивало куда чаще, чем многих моих сверстников. Так уж, видно, устроены мои глаза. Да и люблю я это. Люблю все, что жжет. Ну как, все еще никаких следов Джона Саймона?

— Никаких!

— Смотри внимательнее на землю. Там, куда ты смотришь, ты ничего не найдешь. Даже Бледжли и тот не так глуп, чтобы запихнуть Джона Саймона на макушку дерева.

— Я думаю совсем о другом. Вот что мы с тобой сделаем, арфист. Как только найдем Джона Саймона, мы на него плюнем. Я всегда знал, что мне доставит большое удовольствие плюнуть на Джона Саймона. Рядом с ним я себя чувствовал таким ничтожным, таким усохшим от чрезмерных желаний! Он никогда не тратил со мной лишних слов. Чаще всего он только смотрел на меня и ничего не говорил, будто от одного моего вида можно впасть в раздумье. Мне жаль, арфист, что я не плюнул ему в лицо, когда он мог еще это почувствовать. Но приходится довольствоваться и малым. Мы, маленькие людишки, ста раемся довольствоваться малым и выдаем себя по мере сил за больших людей. Почему, дьявол его дери, не мог он вести себя со мной по — хорошему? Не такой уж он плохой был парень, если не считать его спокойствия и этого ужасного раздумья, будь оно проклято!

Лимюэл протер глаза рукавом.

— Не любил он тебя, вот и все. Чего ты вдруг так раскипятился? Это же ночь твоей славы, Лимюэл. Тебе следовало бы смеяться до упаду.

— И буду. Дай время. Это все Флосси. Она выпотрошила меня, вот что она сделала. Совсем как в годы моего раннего детства, когда мне нечего было есть в Тодбори. Как много мучительных часов знал я в жизни, арфист, и еще каких мучительных. До ужаса. О господи Иисусе, ты даже не поверишь, арфист! А тут еще эта Изабелла. Нашел чем заморить голод души, так она тут же принялась сушить и замораживать самую душу. Вот почему, когда я начал встречаться с Флосси, мне показалось, будто я выкопал себя из могилы…

Я взял Лимюэла за руку и стал подталкивать его к тому месту, где мы с Уилфи Баньоном запрятали труп Бледжли.

— Погляди — ка, здесь землю будто взрыли, — сказал я. — А листьев тут целые кучи. Когда они сами собой спадают с деревьев, то ложатся совсем иначе. Ветер никогда так не наметет их.

Я опустился на колени и почувствовал, как Лимюэл, у которого глаза от страха заблестели и чуть ли не полезли на лоб, через мое плечо вперился в указанное мною место. Мне до последнего дюйма запомнилась та часть примитивного могильного холма, которая приходилась над изголовьем трупа Бледжли.

— Кажется, я до него добрался, Лимюэл. Человеческая плоть каким — то путем подает весть о себе. Нет необходимости непременно видеть, чтобы ощутить ее близость.

Нервы Лимюэла сдали, и он отвернулся.

— Чего ты боишься, Лимюэл? Это ведь дело твоих рук, и новая жизнь в Тодбори явится достойной за него мздой. Конец всяким голодовкам — подумай только, братец! В моих странствиях я вдосталь навидался мертвецов. В отдаленных, заброшенных поселках часто попадались мне дома, одруда все здоровые уходили на промысел в город и на более жирные земли. Оставались одни старики и больные. Не раз я тратил целые дни на то, чтобы хоть чуточку согреть их сердца и облегчить им примирение со смертью, когда наступит время покончить счеты с земным существованием. Ну, вот мы и у цели, братец. Посмотри подольше и повнимательнее, Лимюэл! Это стоящее зрелище!

Я сгреб последние остатки листьев и земли. Показалось лицо мертвого Бледжли, с открытыми глазами и с отвисшей челюстью. Оно было явственно видно. Если бы этот человек хоть сколько — нибудь трогал меня при жизни, то от сочетания серебристо — зеленых теней, нежного перешептывания листвы и ужаса, исходившего от этого уродливого в своей окаменелости трупа, легко можно было бы потерять душевное равновесие.

Лимюэл глянул на труп и хрипло воскликнул:

— Как же он изменился, о господи!

— Вглядись получше! Тебе же надо удостовериться, что это именно Джон Саймон.

Со стенаниями и скрежетом зубовным Лимюэл склонился над трупом.

— Да это не Джон Саймон! Совсем не он!

У него вырвался истошный, протяжный крик, и он бросился бежать от меня. Я попытался удержать его. Я воображал, что, если доведу этого человека до белого каления, получится еще и другой, добавочный эффект. Но Лимюэл оказался проворнее меня и без малейшего следа неустойчивости в ногах, которая замечалась в нем после ухода из таверны, опрометью понесся назад в Мунли.

Выйдя из леса, я направился к перевалу, отделявшему меня от Плиммон Холла. Я не видел причин, почему бы мне, собственно, не побывать там и не поглядеть на роскошь и великолепие, которыми, вероятно, блистает этот дворец; да и жалко было джентльменов из Лондона, которые вернулись бы восвояси, так и не взглянув на туземного менестреля. Кроме того, назидательно понаблюдать это зрелище под свежим впечатлением от Лимюэла и его косноязычного лепета, от его мизерных доблестей, страхов и бед, от всего, о чем он поведал мне в сумраке лесной чащи.

Занимала меня и мысль о Бледжли, о том, какую роль может сыграть обнаружение его трупа. Ясно, что это ни на волос не повлияет на сущность борьбы между Джоном Саймоном и Пенбори. Возможно, что, приоткрыв таким образом завесу перед Лимюэлом, я запугал его и загнал под броню, так что он, быть может, еще подумает, прежде чем активно вмешаться. А может быть, я просто рассчитывал утихомирить собственные сомнения? Уж не правильнее ли было бы уложить Лимюэла рядышком с Бледжли и в том же виде? Насколько я понимаю, вряд ли была необходимость поступить так с Лимюэлом. К тому же из множества людей, которых я встретил на своем пути, он упорнее всех цеплялся за жизнь. Вообще глупо было приводить его в лес. Ведь от добра добра не ищут. Но щемящее одиночество этого субъекта точно загипнотизировало меня. Мне страшно захотелось дорисовать его облик несколькими штрихами чистого кармина. С Бледжли покончено, больше он уже не даст знать о себе. И в руках Пенбори стало еще одним орудием меньше. Вот, собственно, и все.