Евгений Аллард - Призраки прошлого

— Красавица. И малышка замечательная. Хорошо, Левон. Обязательно поздравлю. Я живу на Озёрной, пять, в доме Колесниковых.

— Да знаю я, где ты живёшь, — усмехнулся он. — Я же тебе говорю, ты у нас знаменитость. Ну, бывай! Больше не попадайся этим сволочам!

Я вышел из бара в раздумьях. Излишняя популярность мне только мешает в работе. Лучше не светить физиономией, чтобы не привлекать внимания. Я собирался направиться к дому, где сейчас проживала Екатерина с семьёй, как услышал некстати прозвеневший мобильник.

— Олег, тебе надо немедленно прибыть на студию, — голос Лифшица звучал, как приказ. — Сейчас, за тобой машина заедет.

— Юра, во-первых, я не дома, во-вторых, у меня дела. Зачем это вдруг? На ночь глядя?

— Скажи, где находишься, — пропустив мимо ушей возражения, торопливо проговорил Лифшиц. — Ты днём отдыхал, а ночью поработаешь, не развалишься, — добавил он.

Ни хрена себе я отдыхал, вначале вымотался, убирая эти проклятые устройства в доме Колесниковых, потом подрался.

— Так, я понял, где ты находишься, — вдруг добавил Лифшиц. — Оставайся там, через десять минут, машина будет.

Я открыл рот, чтобы возразить, но второй режиссёр уже отключился. Я удивлённо огляделся, обдумывая, как Лифшиц сумел определить моё местоположение. Но через несколько минут, рядом со мной действительно затормозила чёрная «Ауди», открыв переднюю дверь, шофёр буркнул:

— Садись, на студии ждут.

По дороге мне пришлось отзвониться Екатерине, извиниться, что не смогу прийти. Мы въехали в знакомый туннель, в гараже встретил Лифшиц и повёл по извилистому лабиринту коридоров. Уже издалека я услышал шум голосов, который перекрывался визгливым фальцетом Мельгунова. Не обращая внимания на крики, Лифшиц ввёл меня в помещение, откуда выходили открытые нараспашку стеклянные двери. Я подошёл поближе, остановился на пороге. В небольшой комнате полукругом сидел Розенштейн, сценарист Непогода, Мельгунов в ярко-красном пиджаке, с двумя толстыми золотыми цепями на шее. Над всеми огромной глыбой возвышался Верхоланцев в инвалидной коляске с загипсованной ногой. Я услышал обрывок его фразы:

— … чем ты не доволен? Все идёт по плану. Да, увеличили роль. Но ты сам виноват. Мы должны в срок сдать. Чем-то забить дырки мы должны? Как, по-твоему? — с иронией поинтересовался он.

— Это безобразие! — визгливо орал Мельгунов, явно не вникая в слова главрежа. — Почему у него роль главной стала, а моя — второй?!

— Кто тебе это сказал? — изумился Розенштейн, хлопая глазами.

— Я не слепой, читать умею, — буркнул Мельгунов.

— В местной прессе пишут? — утончил осторожно Розенштейн. — Ну и что? Это же провинциальна пресса, её никто не читает. А в центральной пишут, твоя новая роль — гениальный прорыв! Игорь Евгеньевич, как только получим нужный материал, лишнее выкинем.

— Стоп-стоп. Как это выкинем? Это всю работу коту под хвост? — перебил сердито Верхоланцев. — Мы так не договаривались. И потом, Давид, мы горим, как французы в 1812-м. Пока будет ждать, когда Игорь Евгеньевич раскочегарится, уже поезд уйдёт. Вместе с призами. Каннский фестиваль на носу. Не успеем.

— Мне все равно, успеем или нет, — завопил Мельгунов. — Где мои съёмочные дни?! Где, я спрашиваю?

— Ах, где твои дни? — зловеще проговорил Верхоланцев, выхватывая из кармана роскошный блокнот в толстом кожаном переплёте. — Так, где наши дни, — пробормотал он, листая. — Вот, понедельник, тридцать первое — Игорь Евгеньевич не явился. По болезни. Первое, второе, третье. Не явился. Семнадцатое, репетиция есть, съёмки — нет. Итого, из сорока двух съёмочных дней, Игорь Евгеньевич, ты присутствовал всего на одиннадцати. Я что, по-твоему, должен был высрать твою роль?

— У меня европейский контракт! — заголосил Мельгунов. — Я связан по рукам и ногам.

— Надо было раньше думать, когда ты давал согласие на съёмки, — захлопывая блокнот, проворчал Верхоланцев.

— Хорошо, если он снимается больше. Тогда пусть ему платят меньше, а мне увеличат гонорар. Он всего равно и так больше стал получать, — быстро проговорил Мельгунов.

Повисла длинная, неловкая пауза. Продюсер с режиссёром недоуменно переглянулись, первым нашёлся Верхоланцев:

— Игорь Евгеньевич, ты в своём уме, дорогой? Мы будем парню меньше платить, потому что он стал больше работать? И тянет всю картину?

— Все равно, или он, или я. Я хочу, чтобы его персонажа убрали, — надменно проговорил Мельгунов.

— Семён, что ты на это скажешь? — сказал Розенштейн.

— Можно ввести сцену, где Франко убивает Изабеллу. Потом смертная казнь, — проговорил молчавший до этого Непогода.

— Э-э-э, это как это убьёт? У Миланы ещё на полсценария роль, — возмутился Верхоланцев.

— Ну, тяжело ранит, и попадёт пожизненно в тюрьму, — быстро поправился сценарист.

— О, отлично! — обрадовался почему-то Верхоланцев. — Правильно. Так и сделаем. Ну что, Игорь Евгеньевич, согласен? Давай, Семён, пиши сцену. Расходимся по домам.

— Нет-нет. Сейчас и будем снимать, — остановил его Розенштейн.

— Давид, ты ох…ел? — фыркнул Верхоланцев. — Мы ни черта не успеем, ни свет поставить, ни мизансцены выстроить. Что за дела?! Вы за кого меня, твою мать, принимаете?! Я вам что, пешка что ли?! — грозно проорал он, покрываясь красными пятнами.

— Дима, ну что ты. Успеем, — примирительно забормотал Розенштейн. — У нас же один павильон подготовлен. Гостиная, там все уже отлично. Сцена небольшая. Ну, осветим все равномерно, — предложил он осторожно.

— Ладно, делайте, что хотите, — устало буркнул Верхоланцев, скривившись.

Мельгунов и Розенштейн встали и прошествовали сквозь меня, будто я пустое место. Я автоматически проводил взглядом спину Мельгунова, и отчётливо вспомнил, что так и не выполнил поручения Екатерины.

— Игорь Евгеньевич, — надев на лицо фальшивую улыбку, я остановил премьера.

— Да? — медленно повернувшись ко мне, манерно сказал он.

— Для моей знакомой оставьте ваш автограф, пожалуйста, — сказал я, протягивая порядком истрепавшуюся фотографию, которую дала мне Екатерина.

Он смерил меня презрительным взором и надменно изрёк:

— Сто баксов.

— Что? — не понял я.

— Мой автограф стоит сто долларов, — отчеканил он, задрав нос.

Я мысленно выругался, но полез за бумажником, вытащив три бумажки, протянул ему. Мельгунов кончиками пальцев выхватил купюры, небрежно сунул в карман, изящным движением вынул изысканную перьевую ручку с корпусом под цвет циферблата его часов и ярко блестевшим камешком на зажиме.

— Для кого? — деловито поинтересовался он.

— Для Екатерины Павловны.

Каллиграфическим почерком он нанёс на обратной стороне надпись, размашисто расписался, и отдал мне.

— Игорь Евгеньевич, она ещё просила вам передать письмо, — продолжил я, стараясь придать голосу искреннюю любезность.