Георгий Северский - Второй вариант

Петр Анисимович встретил их равнодушно. Это был человек лет пятидесяти; в жилистой фигуре его чувствовалась скорее не сила, а выносливость. Во дворе, отгороженном от улицы редким плетнем, он старательно выстругивал широкую, тяжелую доску. Рядом с ним играли трое детей…

— Поговорить надо, — сказал Бондаренко.

Не глядя на него, рыбак взвалил на плечо доску, взял топор и пошел со двора, не оборачиваясь. Журбе и Бондаренко оставалось лишь терпеливо следовать за ним.

По морю одна за другой шли высокие, с белыми гребнями волны. Десятка полтора баркасов и лодок стояло у песчаного берега на приколе.

Рыбак подошел к выкрашенному суриком баркасу, прислонил доску к его высокому борту. Бондаренко повторил:

— Поговорить надо… Мы из Севастополя…

Петр Анисимович внимательно посмотрел на него.

— Ну, говорите.

Бондаренко начал рассказ, однако видно было, что рыбак не верит ни одному его слову. Он даже пригрозил кликнуть стражников, и тогда Бондаренко вынужден был назвать людей, которых Петр Анисимович по эстафете переправлял на ту сторону.

— А сейчас товарищу надо в Кирилловну. Если не успеет, — беда, — говорил Бондаренко. — Белые готовят десант, и наши не знают об этом.

— Вот как! То-то засуетились. — Петр Анисимович кивнул в сторону моря. — Миноноска уже несколько дней за берегом следит, и рыбаков предупредили — кто выйдет в море, тот больше не увидит своей посудины. Ну, допустим, ночью я проскочу, не заметят, так ведь еще и шторм идет…

— Ладно, приготовь кой какой припас и горючку, мы сами пойдем, — решился Бондаренко. — От донесения этого, может, тысячи человеческих жизней зави-сит…

— Погоди, не горячись, — рыбак взглянул на него исподлобья. — Погубите и себя, и лайбу, а толку… — Достал из кармана короткую трубку-носогрейку, набил табаком.

— Завтра я должен быть на том берегу, — негромко, но твердо проговорил Журба. — Любой ценой должен!

— Ты что, один на ту сторону переправляться будешь?

— Один, — сказал Журба. — Товарищ Бондаренко вернется в Севастополь.

— Ладно, пошли со мной. Надо керосину взять, харч, воду. Выходить будем в ночь…

От берега они уходили на веслах, с трудом выгребая против ветра. Только в морс Журба понял, как ненадежен и мал при такой погоде баркас, он трещал всеми своими скрепами от ударов волн. Наконец запустили движок, и Журба с облегчением привалился к борту.

Был поздний вечер, когда в номер к Астахову постучали.

Вошел и остановился у порога Юзеф Красовский — бледный, осунувшийся, но привычно затянутый в безукоризненно сшитый фрак. Руки он держал за спиной, и, наверное, потому было в его ладной и крепкой фигуре что-то уныло-арестантское.

— Не помешал?

— Проходите, граф, садитесь.

Красовский поставил на стол бутылку коньяка и уже потом сел.

— Что случилось, граф? Вы не в казино, а сейчас там, кажется, самый пик игры?

— Игра сделана, ставок больше нет! — голосом профессионального крупье произнес Красовский. И уже буднично, невесело продолжал: — Игра идет полным ходом, а выиграть невозможно — одни банкроты вокруг!

— А я, признаться, думал, что вам обычно везет…

— Эх, Василий Степанович! — с горечью вздохнул Красовский. — Раньше говорилось «везет дуракам», а теперь и этого не скажешь: столько их расплодилось, что никакого везения не хватит! Играют в жизнь, как в рулетку, и каждый уверен, что его ставка — самая надежная. Красное или черное — других цветов в рулетке нет. А эти, с позволения сказать, дальтоники поставили на белое, и сидят ждут, когда последняя их ставка куш сорвет.

Астахов нахмурился.

— Что-то я не понимаю вас… Извините за резкость, но ваши аналогии дурно попахивают, граф!

— Ради бога! — Красовский прижал руки к груди, тряхнул головой. — Хотя бы за провокатора меня не принимайте, и без того тошно! — неловко улыбнувшись, добавил: — Я ведь попрощаться хотел…

— Как, и вы покидаете Севастополь? — удивился Астахов.

— Вот именно. — Красовский уныло огляделся, взгляд его остановился на коньяке. — Не откажетесь выпить со мной на посошок? Есть такой русский обычай…

— С каких это пор поляки начали придерживаться русских обычаев? — пошутил Астахов.

— Бог с ними, поляками! — отмахнулся Красовский. Оттолкнувшись от подлокотников кресла, пружинисто встал, выпрямился и склонил голову: — Позвольте еще раз представиться: русский дворянин, но не граф, Юрий Александрович Миронов…

Астахов с любопытством смотрел на него: такого превращения не ожидал даже он. Сделав паузу, словно давая возможность привыкнуть к себе — новому, Красовский-Миронов продолжал:

— Не надо удивляться: люди часто оказываются не теми, за кого мы их принимаем. Полбеды, если фальшивым оказывается имя, хуже, если таковым окажется сам человек.

Астахов все еще не мог решить: как следует ему принимать эти откровения? Проще всего было бы отнестись к происходящему как к грубой провокации и, не мешкая, выставить Миронова за дверь. Но Астахов чувствовал: этот человек растерян и подавлен, и трудно было указать ему на дверь… Осторожность, однако, в любом случае не мешала.

— А зачем, собственно, вы сказали мне все это? — спросил Астахов.

— Некому больше… — Миронов тяжело опустился в кресло, опять заговорил: — Знаете, Василий Степанович, я и сам себе напоминаю сейчас грубо сработанный империал, с которого в самый неподходящий момент слезла фальшивая позолота. Трудно думать об этом, поверьте… Потому и пришел к вам, что вы здесь — единственно порядочный человек…

И комплементы ваши, и обвинения явно преувеличены, по — допустим. — Астахов без тени улыбки посмотрел на Миронова: — Однако все остальное… О том, что вы — профессиональный игрок, я догадывался, понаблюдав за вамп в казино. Не в моих правилах вмешиваться в чужие дела, однако вы пришли… Вам нужна помощь?

— Нет, Василий Степанович. Спасибо, но — нет. — Миронов покачал головой, улыбнулся: — Жизнь приучила меня рассчитывать на себя и только. Я мог бы рассказать вам, как способный и восторженный мальчик из старой дворянской семьи выродился в квалифицированного шулера, взломщика и прочее в том же духе. История сама по себе любопытна и поучительна, но дело не в том. В другом дело: устоявшиеся мои убеждения — пусть дурны они и порочны — вдруг дали трещину. И я, никогда не знавший сомнений, почувствовал себя дурак дураком… Я приехал в Севастополь полный надежд и планов, догадаться о них вам, очевидно, не составит труда. Но все пошло вкривь и вкось. Сначала полковник Туманов отвел мне в своих игрищах некую малопочтенную, надо сказать, роль. Потом… Потом те, с кем сражается полковник, втянули меня уже в свою игру. Видит бог: я умею играть и играю во все игры, кроме одной — политики. Слишком велики здесь ставки, можно голову на кон положить! А меня вынуждают!