Клыч Кулиев - Суровые дни (книга первая)

Сердар Аннатувак знал тяжелый характер Садап и поэтому старался говорить с ней, как с равной, чтобы не вызвать ненароком лишнего шума. Обменявшись с ней традиционными приветствиями, он погладил свою редкую бородку длинными костлявыми пальцами и сказал:

— Поздравляю вас, Садап-гелин! Мы слышали, не сегодня-завтра сердар возвращается.

Садап потянула яшмак, отпуская его посвободнее, и, обведя присутствующих пристальным взглядом, злорадно сказала:

— Ай, знаю, вы не очень-то опечалены бедственным положением сердара! Разве не эти, сидящие здесь, ввергли беднягу в беду?

Мяти-пальван удивленно подтолкнул Махтумкули. Перман смотрел на Садап тяжелым, недобрым взглядом. Но сердар Аннатувак по-прежнему ровно ответил:

— Конечно, Садап-гелин, похвально говорить в лицо человеку все, что о нем думаешь, однако никто из присутствующих здесь не сделал ни капельки вреда сердару. Может быть, мы иногда спорили, не сходились во мнениях, но скорпиона под подушку мы ему не подкладывали.

— Кто же подкладывал?

— Об этом лучше спросить у самого сердара, когда он вернется.

— Как бы не так! — строптиво возразила Садап. — Хаким сказал: «Освобожу, если твой народ не тронется с места». А вы что делаете? Вы велите людям уходить из аулов! Нарочно так делаете, чтобы сгноить беднягу в зин-дане!

Садап неожиданно заплакала, шмыгая носом и сетуя на свою долю неестественно тоненьким голоском.

— Перестаньте, Садап-гелин, — вмешался Махтумкули, — нехороша так… Никому не давали приказа уходить. Кто хочет — уйдет, но многие решили остаться. Вот мы с Акгыз, например, не намерены никуда трогаться…

Садап поднялась и вышла, бормоча: «Пусть спутником злоумышленнику будут его недобрые деяния!»

— Зачем она приходила? — проводив ее взглядом, недоуменно спросил Перман.

Худое лицо сердара Аннатувака тронула улыбка. Махтумкули промолчал. Мяти-пальван пожал широкими плечами.

Шатырбек, обосновавшись с войском у южной оконечности Серчешмы, ждал гонца от Абдулмеджит-хана. Как они договорились заранее, оба войска должны были начать наступление одновременно, и таким образом туркмены, защищавшие проход у Серчешмы, окажутся между двух огней. После их разгрома объединенные иранские силы ударят на Хаджи-Говшан.

Шатырбек был в приподнятом настроении. Он только что вернулся с прогулки и ожидал прихода Тачбахш-хана, чтобы вместе позавтракать. Тот ездил в Куня-Кала справиться о здоровье Селим-хана, раненного в одной из стычек с туркменами, вернулся поздно ночью и не успел повидаться с Шатырбеком. Поэтому Шатырбек жаждал не столько общества старого вояки, сколько новостей.

Тачбахш-хан вошел, покашливая, но держась по своему обыкновению бодро и подтянуто, по-военному. Шатырбек обнял его, усадил в почетном углу; выдержав приличествующую паузу, осведомился, благополучно ли прошла поездка.

— Слава аллаху, — ответил Тачбахш-хан. — Передали большой привет!

— Да будет здоров тот, кто передал, и тот, кто привез привет! — сказал Шатырбек. — Как чувствует себя Селим-хан?

— Все так же. Пожалуй, немного лучше, но еще не поднимается, говорит, левый бок болит очень.

— Фарук-хан приехал?

— Нет, и это к лучшему! Я его сильно ругал, но он даже после этого болтал нивесть что. Говорит: народы, мол, натравливаете друг на друга, но добра от этого не получите, сами же в свой капкан попадете. Словно просит у бога нашей смерти, неразумный!

Лицо Шатырбека покраснело.

— Так и говорит?

— Да, — подтвердил Тачбахш-хан, — так и говорит.

— Дурак безмозглый! Это он Махтумкули наслушался и подражает ему!

— Может быть… Поэт, видно, порядком повлиял на него, недаром они себя отцом и сыном величают. И зовет-то его Махтумкули не Фаруком, а Нуруллой! Клянусь аллахом, ты прав: он самый настоящий дурак!

Шатырбек сердито подкрутил острые кончики усов.

— Я и его и отца его названного отправлю к мосту Сират! [95] Сират — по мусульманским поверьям — мост, висящий над адом. Он тоньше волоса и острее сабли. Пройти по нему может только безгрешный человек, а все грешники сорвутся и попадут в преисподнюю. Я ему покажу, что такое добро!

Вбежал молодой, но с уже довольно заметным брюшком джигит, радостно закричал:

— Туркмены бежали!

— Куда бежали? — уставился на него Шатырбек.

— Не знаю, ага!.. Обычно они с рассветом шуметь начинают, а сегодня тихо. Посмотрел от большого чинара — их словно земля проглотила. Двоим велел на скалу залезть, посмотреть кругом — тоже ни одной живой души поблизости не увидели. Тогда мы решили: будь что будет. — и перешли ущелье…

Шатырбек сердито вскинул брови.

— Перешли ущелье?

— Да, ага!

— А кто разрешил?

Джигит молчал, потупившись.

— А если бы они появились вдруг и окружили вас, тогда что?

— Виноват, ага… Увлеклись и сами не заметили, как перешли ущелье.

— Ха, увлеклись! Смотри-ка, что он говорит!

Джигит снова виновато опустил голову. Шатырбек смягчился.

— Ну, а что потом?

— Пришли мы в их лагерь. Там никого нет. Костры еще дымят неглного, а шалаши, которые они там понастроили, пустые. В одном нашли четыре мешка ячменя, в другом — два мешка муки. Вещи в беспорядке валяются. Видно, в спешке лагерь оставляли.

— Значит, совсем никого нет?

— Ни души, ага, совсем пусто!

— И можно идти туда, ничего не опасаясь?

— Можно, ага!

Шатырбек удивленно пожал плечами и посмотрел на Тачбахш-хана. Тот усмехнулся с видом человека, давно все понявшего.

— Не я ли утверждал, что в тот самый день, когда Абдулмеджит-хан выйдет из Куммет-Хауза, туркмены побросают все и побегут без оглядки? Теперь ты убедился в этом!

— Все равно не укладывается в голове, что они Серчешму бросили — такую выгодную позицию… А ты полагаешь, что Абдулмеджит-хан уже выступил?

— Какой может быть разговор!

— Почему же он гонца не прислал?

— Клянусь аллахом, ты слишком наивен! У гонца путь неблизкий — через горы, через ущелья. Кто знает, что может случиться с гонцом? А Абдулмеджит, уверенный, что гонец прибыл и сообщил тебе день выступления, уже выступил и полагает, что ты сделал то же самое. Клянусь аллахом, так оно и есть!

Шатырбек задумался, покручивая ус, потом сказал:

— Может быть, тогда там и позавтракаем?

— Клянусь аллахом, верно сказал! — с удовольствием воскликнул Тачбахш-хан. — Это будет очень приятный завтрак!

— Молодец! — сказал Шатырбек, оборотившись к пузатому джигиту. — Хорошее дело сделал! Мерхаба! Иди, захвати своих людей и занимайте ту сторону ущелья. Но только осторожно, сначала «сватов» пошли, — Шатырбек скривил губы в усмешке, — не нарушай туркменского обычая. Понял?

— Понял, ага!

— Тогда иди и пусть ко мне приведут вчерашнего туркмена.