Айбек - Священная кровь

— А Юлчи чем виноват? Я люблю его. Это правда. А остальное все — ложь, клевета!

— Люблю-у?! — Гульсум-биби снова вспыхнула гневом. — Где ты научилась таким словам? Вот это и есть, что ты стала беспутной!

Но Гульнар уже осмелела. Сознание правоты придало ей силы.

— Айи, — заговорила она — верьте, я чиста. Я сохранила себя! Хотите, пойдемте к Нури, к старшей хозяйке. Пусть Нури при мне скажет, что я ей говорила. Верно. Они — хозяева. Но им, видно, мало того, что мы на них батрачим, они хотят и имя наше очернить! — Гульнар схватила мать за руку. — Идемте! Я не могу стерпеть этой клеветы. Не бойтесь их, айи, пусть прогонят нас, что ж с того? С голоду не пропадем, мы привыкли к нужде. Проживем и без них… Не пойдете?

Боитесь? Тогда я сама пойду, одна. И пристыжу Нури. Пристыжу не клеветой, а правдой!

Гульнар отпустила руку матери, метнулась к ичигам, торопливо принялась обуваться.

Гульсум-биби подбежала, крепко схватила ее за руку:

— Уймись, не будь такой опрометчивой!

— Нет, не могу снести такой клеветы! — вырываясь, выкрикнула Гульнар.

Гульсум смягчилась:

— Так, значит, все это неправда? Значит, между вами… ничего такого не было? — с облегчением спросила она.

Гульнар обняла мать, прижалась к ней и заговорила взволнованно:

— Айи, ну что мне делать? Что мне делать, если даже вы не верите? Разрезать ножом грудь и показать вам сердце? Почему вы им верите, а меня считаете обманщицей?

Гульсум-биби уже ласково гладила голову дочери.

— Успокойся, доченька, — говорила она сквозь слезы. — Если Нури наклеветала, пусть ее судит бог. Когда-нибудь она будет наказана. Не поднимай шума, нехорошо получится, если отец узнает. Я сама пойду в город, поговорю с хозяйкой и пристыжу Нури.

Гульсум-биби усадила Гульнар, сняла с нее ичиги. Отдохнув немного, велела ей идти на работу и сама, не дожидаясь, направилась к саду. Через несколько шагов она обернулась и строго предупредила:

— С этой минуты даже думать перестань о Юлчи, слышишь!

Гульнар печально вздохнула.

Юлчи продолжал работать у Мирзы-Каримбая. Летом он сгорал на солнце, глотал пыль, зимой терпеливо переносил холод и непогоду. Он пахал, поливал, косил, возил на поле навоз, доставлял в город хлопок, развозил по магазинам мануфактуру, был за кучера… Он не считался со временем, не знал ни пятниц, ни других праздников. Полную лишений и тяжелого труда жизнь скрашивала ему одна надежда, одна мечта — Гульнар… Любовь к Гульнар привязала Юлчи к дому Мирзы-Каримбая и держит его вот уже третью зиму…

Гульсум-биби, скрыв сплетню от Ярмата, долгое время строго следила за дочерью, но ничего предосудительного ни в поведении Гульнар, ни в поведении Юлчи не замечала. И Нури, видимо остерегаясь разоблачения Юлчи, больше не поддерживала своей клеветы, хоть и затаила к обоим глубокую ненависть.

Гульнар шел восемнадцатый год. Как и все мусульманские девушки, она не смела проявлять открыто ни веселья, ни радости, не имела права Дать волю своему голосу — ни запеть, ни даже заговорить громко. Перед отцом и матерью, перед знакомыми и посторонними, перед мужчинами и женщинами — перед всеми она должна была быть немой.

Но любовь порой придавала девушке силы и смелости. Правда, очень редко она украдкой выходила из дому и где-нибудь подальше от людских глаз виделась с Юлчи. И эти короткие минуты свидания, заполненные несколькими ласковыми словами да блеском горевших любовью глаз, были для Гульнар великим счастьем.

Ярмат все чаще задумывался над тем, как бы пристроить дочь в «подходящую» семью. Дело это он доверил Мирзе-Каримбаю, надеясь на него больше, чем на себя, и сам пока ничего не предпринимал. Но он твердо решил, что зимой выдаст дочь, и уже несколько раз заговаривал с баем о свадьбе своей «слабенькой».

Мирза-Каримбай отвечал ему по-разному: «Чего ты спешишь? Одна дочь у тебя, придет время — выдашь». Или: «Надо выбрать жениха. Найдется человек — бедный ли, богатый, но способный вынести на своих плечах дом и хозяйство, тогда и устроим той. Потерпи». Осенью неожиданно умерла жена Мирзы-Каримбая — Лутфиниса, болевшая сердцем. Ярмат после этого не посмел докучать баю разговорами о свадьбе дочери и только про себя думал: «Надо бы по возможности хоть сойтись с каким-нибудь подходящим человеком и устроить сговор. А со свадьбой можно было бы подождать и до весны…»

Удрученный смертью хозяйки, он и дома редко когда вспоминал теперь о своих планах выдать дочь и тем радовал Гульнар. Девушка надеялась, что мать в конце концов сжалится над ней и уговорит отца выдать ее за Юлчи прежде, чем тот найдет какого-нибудь другого жениха.

Гульнар не знала да и не могла знать, что судьба готовила ей и ее возлюбленному тяжкие испытания…

Мирза-Каримбай принимал у себя в покоях отчет своего приказчика Махамадрасуля, скромного человека лет сорока, с виду похожего на муллу. Махамадрасуль служил в приказчиках уже много лет, работал на многих баев. В прошлом году Мирза-Каримбай обратил на него внимание, переманил к себе и назначил приказчиком в мануфактурную лавку в городе Аулие-Ата.

Махамадрасуль имел немалый опыт в торговом деле и не терялся перед хозяевами при отчетах. А сейчас он сидел перед сандалом, опустившись на колени, и, несмотря на холод в михманхане, краснел и потел.

Перед отъездом из Аулие-Ата Махамадрасуль, целую ночь не смыкая глаз, щелкая костяшками счетов, подытоживал торговые записи в своих тетрадях. Там ему казалось, что все обстоит отлично, и он рассчитывал на хороший прием. А получилось наоборот — не успел он после приветствия присесть на одеяло, как хозяин обрушился на него:

— Почему вы приехали без моего разрешения? — И, не дожидаясь ответа, жестко продолжал: — Здесь никто вас не ждал. Шесть месяцев назад я вызывал вас, мы поговорили. Если бы снова понадобились, я дал бы знать письмом или телеграмму отбил бы. Что пользы сновать между Аулие-Ата и Ташкентом? Запомните раз и навсегда: коль скоро вы у меня служите, каждое дело вы должны начинать только с моего согласия. Самовольства я не потерплю…

Махамадрасуль, не поднимая головы и не опуская почтительно сложенных на груди рук, начал оправдываться:

— Бай-ата, здесь, похоже, произошло какое-то недоразумение. Прежде всего, меня сюда Салимджан-ака вызвали. Можете у них у самих спросить. Затем, здесь, в Ташкенте, как вам известно, у меня семья. Мне передали, что богоданным моим детям — сыну с дочкой — занездоровилось. Приняв в соображение все это и руководствуясь желанием Салимджана-ака, я и отправился в путь.

— Бэ! — насмешливо протянул бай. — А кто он — Салимджан? Что он понимает? Пока глаза мои смотрят, вы должны знать только меня! Разве дело — закрывать лавку лишь потому, что о семье соскучился? И затем поездка в Ташкент — разве она даром обойдется? Расходы на дорогу, подарки детям… Ну хорошо, раз приехали — поговорим. Если желаете, вот счеты. — Бай взял с полки счеты, прокатил их по ковру к Махамадрасулю и прибавил: —Для нас-то все равно. Мы и без счетов умеем обходиться.