Айбек - Священная кровь

— Мать у него умерла, — пояснил Ярмат, мельком взглянув на дочь. — Вчера вечером письмо пришло. Только что проводил его в кишлак. Если быстро пойдет, поздно ночью будет дома.

— Не оставь ее, аллах, своими милостями, от смерти не уйдешь, — вздохнула Гульсум-биби.

Ярмат строго взглянул на дочь.

— Трудно будет Юлчи, — сказал он. — Младший брат, подросток, у кого-то работает и себя прокормит. А вот сестра пятнадцати лет… Куда ей деваться?

— Бедняжка! — участливо воскликнула Гульсум-биби. — Несчастной девушке будет труднее всех. Матери нет, один брат здесь, другой там, оба в людях. Что только Юлчи будет делать с ней?

— Не знаю, — пожал плечами Ярмат. — Может, там, в кишлаке, замуж выдаст, может, сюда привезет. Мне он ничего не говорил. Хозяин, наверное, посоветовал что-нибудь…

Гульнар больше в разговор не вмешивалась. Горе, свалившееся на плечи Юлчи, опечалило и ее. К горлу девушки подступали слезы. Боясь выдать себя, она встала и тихонько вышла во двор. Здесь, одна, она попыталась представить себе идущего в кишлак джигита: гордая голова опущена, в глазах глубокая скорбь, он одиноко шагает по укрытой снегом степи… Вот если бы вместе они шли через холмы и овраги, она делила бы с ним горе, утешала бы, ласкала его.

Послышался голос Ярмата:

— Гульнар, где ты!

— Я здесь! — торопливо откликнулась девушка. Чтобы скрыть слезы, она бросилась на кухню, принялась умываться холодной как лед водой.

Ярмат подошел к двери кухни, предупредил:

— Вся работа теперь на мне одном. Я вернусь поздно. Ты немного погодя пройди в мужскую половину. Надо подмести и прибрать в мих-манхане.

— А там никого нет?

— Кому же там быть? Все разошлись по делам.

— Хорошо, отец.

…Гульнар убрала одну комнату: вынесла во двор одеяла, выбила их: подмела пол, вытерла тряпкой блестящие, отполированные шкафы красного дерева, большие и малые китайские вазы, расставленные по нишам. Затем перешла во вторую. Это были покои самого Мирзы-Каримбая. На сандале лежали оставленные им очки и перламутровые четки. Гульнар положила их на полку, потом открыла окна и принялась подметать пол, то и дело откидывая за спину длинные черные косы.

Неожиданно во дворе послышались чьи-то шаги. Гульнар выглянула в окно: по двору, направляясь к двери михманханы, проходил Мирза-Каримбай. Проворно застегнув камзол на все пуговицы, девушка продолжала мести. А когда Мирза-Каримбай вошел в комнату, посторонилась и, прижавшись к стене, чуть слышно проговорила:

— Ассалям!

— А, девушка-цветок! Ты здесь, моя беленькая?!

Бай приветливо посмотрел на Гульнар, потом прошел в глубь комнаты, добродушно улыбаясь, пояснил:

— Забыл одну вещицу — человек на сохранение оставил. Пришлось вернуться.

Мирза-Каримбай со звоном отпер стоявший в нише тяжелый железный сундук, накрытый сверху паласом, достал что-то, поспешно спрятал в карман и снова запер сундук.

Гульнар, ожидая, когда уйдет хозяин, стояла, по-прежнему прижавшись к стене. Ей было стыдно. С того времени, как умерла старая Лутфиниса, она по приказу матери старалась как можно реже попадаться баю на глаза и сейчас, оставшись с ним наедине, от смущения не знала, куда девать себя.

Бай остановился посреди комнаты, внимательно оглядел девушку.

— Беленькая моя, как же ты плохо одета, а! — заговорил он мягко. — Почему Ярмат мне ничего не сказал, не попросил? А мать как? Она получше одета? Не стыдись, говори прямо, моя беленькая. Почему отворачиваешься? Бой-бой, чего это ты застыдилась? Расскажи, как вы живете, чего у вас не хватает. Если вы мне не будете говорить, то кому же! Я ведь вам — отец родной.

Удивляясь такой заботливости хозяина, девушка стыдливо потупилась.

— Живем мы по-прежнему, — почтительно ответила она. — Сами знаете…

— Мне некогда проверять, дочь моя. Да одному и не усмотреть за всем, — сказал бай, сделав шаг в сторону девушки. — По-прежнему — значит плохо? Ну, а теперь обязательно должны жить хорошо. Отец твой уже сколько лет мне служит. Когда он поступил, ты была еще младенцем, а может быть, и в утробе матери. Не помню, много времени прошло. Отец твой хорошо работал, дочь моя, не буду скрывать. И вот теперь он будет вознагражден за его труды, я выведу вас в люди.

Бай прищурив глаза, снова оглядел девушку с ног до головы, облизнул губы.

Лицо Гульнар горело от стыда, но было неприлично стоять молча, когда хозяин пообещал сделать столько добра семье, и она, не поднимая глаз, сказала тихо:

— Вашей доброты мы не забудем…

Приставив веник к стене, девушка повернулась, принялась было стирать пыль с этажерки, но бай позвал ее:

— Подойди сюда, дочь моя, я тебе покажу кое-что.

Гульнар покраснела еще больше, оглянулась на старика, но не двинулась с места.

Бай снова открыл сундук, достал какой-то узелок. ,— Иди сюда! — поманил он рукой и улыбнулся.

Девушка нерешительно подошла. Бай развязал узелок.

— Видишь? Вот это — жемчуг. Это вот — горит — бриллиант. А это — яхонты, изумруды…

На ладонях старика сияли разноцветными огнями драгоценные камни — один красивее и ярче другого.

Девушка невольно залюбовалась:

— Это жемчуг, говорите? Какой чистый! У Нури-апа был такой!

— Все это настоящее, дочь моя! У меня плохих вещей не бывает! — с гордостью заявил Мирза-Каримбай, потом чуть приметно подмигнул и рассмеялся: — Возьми вот это ожерелье, попробуй надень. Все это ведь делается для девушек и женщин. И тебе будет очень к лицу. На, бери, примеряй, — говорил бай и сыпал драгоценности в горсть Гульнар.

Девушка некоторое время любовалась украшениями. Но вдруг вспомнила Юлчи, одиноко шагавшего где-то по снежной степи, и глаза ее затуманились.

— Нет, я не стану надевать, бай-ата. Посмотрела, и довольно. Возьмите. — Она протянула драгоценности Мирзе-Каримбаю.

— Вот глупая! Чего стыдишься? — Старик впился в Гульнар жадным, прилипчивым взглядом слезящихся глаз, потряхивая бородкой, возбужденно говорил: — Ну хорошо, хорошо. Сейчас не надевай… Положи в карман, спрячь, после, дома, наденешь.

— Что? — удивилась девушка.

— Чего ты стесняешься, цветок мой? Это я тебе отдаю. Возьми, спрячь!

Гульнар даже отступила на шаг.

— Нет, не надо! Я никогда такого не носила, бай-ата. — Она взяла веник и, чтобы не пылить, принялась тихонько мести.

Мирза-Каримбай, повторяя: «Твоя воля, дочь моя, твоя воля», — куда-то спрятал драгоценности, затем медленно и неохотно вышел из комнаты.

«Нрав бая, похоже, лучше стал. Раньше он был скупым, нелюдимым, — думала Гульнар, убирая комнаты хозяина. — Отец говорил, что богатство его через край переливается, а что ему делать с ним? Зачем оно ему? Видно, к старости одумался, о добрых делах вспомнил. Хорошо, если он будет добрым к отцу и к Юлчи».