Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая)

Его расстроило сообщение Бекмурад-бая. Он сам занимался ростовщичеством. Пахталык принёс ему убыток, потому что привлёк некоторых его постоянных клиентов. Теперь убытки будут ещё больше.

Бекмурад-бай понимал состояние Сухана Скупого, так как знал его тайные делишки, но с наигранным равнодушием объяснил:

— Давать пахталык или давать в рост — одно и тоже. Ростовщик даёт один туман — требует два вернуть. Мы тоже даём туманы, но требуем, чтобы взявший пахталык весь свой хлопок продал только нам и по той цене, какую мы назначим. За хлопок стоимостью в двадцать туманов мы платим только десять. Ростовщичество люди знают давно и не любят его, а пахталык — дело новое, хотя по существу то же самое…

Сухан-бай немного оживился, стащил с головы старый облезлый тельпек [13] Тельпек — большая баранья шапка, папаха. , погладил свой затылок и уже собрался что-то снова спросить, но Бекмурад-бай, утомившись бестолковым разговором, поспешил сказать:

— Времени уже много, засиделись мы с вами. Примите нашу весть и позвольте распрощаться. Мне ещё в город надо, Абаныса встретить — он в банк за деньгами для пахталыка поехал.

— Очень приятно, что вы приехали с вестью. Говорите.

Бекмурад-бай погладил бороду, потрогал усы, словно раздумывая, и покосился на молчаливую Оразсолтан-эдже.

— У нас есть намерение породниться с домом Мурада-ага.

Оразсолтан-эдже мысленно ахнула: вот оно, то самое, чего они с отцом опасались. А Сухан-бай торопливо закивал:

— Хорошо, очень хорошо слышать такую приятную весть! Оразсолтан, ты слышала слова гостя? Какой ответ ты ему даёшь?

— Да ведь дочь наша ещё молода, — растерянно проговорила женщина, — она очень молода, чтобы мы могли породниться с кем-то…

— Вот и хорошо, что молода. Зачем золотое время зря терять? Дочерей долго держать рискованно, лучше сразу выпустить, как бабочку на золю, и делу конец. Я только женщина, я ничего не знаю, не могу решать, — не сдавалась Оразсолтан-эдже. Сухан-бай рассердился.

— Ты не выкручивайся! Как это ты ничего не знаешь? Подумай, как хорошо, когда открываются двери дома, где есть взрослая девушка.

— Это справедливые слова, но нам ещё рано открывать двери. Ещё время не приспело… Гостю, наверно, лучше изменить свой путь.

— Я желаю вам только хорошего, ты это знаешь, Оразсолтан. Я всегда считал вас своими близкими и не ожидал от тебя такой глупости. Но — смотри сама. Я советую тебе на пользу. А ты, как мать, решай, где счастье твоей дочери.

Сухан-баю хотелось закричать на эту нахальную старуху, которая имеет наглость перечить ему и отказывать почтенному Бекмурад-баю. Он злился, но сдерживал себя.

— Конечно, Оразсолтан, воля твоя. Судьбу дочери отец с матерью решают… А давай-ка мы вызовем из песков Мурада, а?

— Зовите, если надо, — согласилась Оразсолтан-эдже. Её радовал каждый приход мужа, очень редко бывавшего дома, однако будь её воля, она бы отказалась от предстоящей встречи.

— Всё будет в порядке, — обратился Сухан-бай к гостю. — Вы слышали слова матери, а матери всегда трудно расстаться с дочкой. Вот придёт отец девушки, они посоветуются — и всё уладится к лучшему. Вы меня понимаете?

Бекмурад-бай внимательно посмотрел в плутовские глаза Сухан-бая, понял невысказанное и примирительно заметил:

— Мы не торопим. Вот договоримся, с подарками к вам заезжать станем, лучше узнаем друг друга… А пока, с вашего разрешения, мне пора ехать.

— Посидели бы ещё, — ради приличия сказал Сухан-бай. — Но, если торопитесь, не задерживаем… Думай, Оразсолтан! Породниться с таким человеком, как Бекмурад-бай — большая честь. Сто лет живи — ничего лучшего не придумаешь.

Они поднялись.

— До свиданья, — сказал Бекмурад-бек и пошёл к выходу, поигрывая плетью.

— Добро пожаловали, — отозвалась Оразсолтан-эдже, занятая невесёлыми думами.

Сухан-бай услужливо помог гостю сесть в седло и прошёл, держась за его стремя, до самого конца ряда, перебрасываясь незначащими фразами. В не котором отдалении от села Бекмурад-бай посетовал:

— Кажется, сделали не так, как надо. Мне бы не к ним, а к вам, Сухан-ага, поначалу завернуть, а потом бы, обдумав…

— Ничего, хорошо, что к ним заехали, — успокоил Сухан-бай. — Это им почесть невиданная, благодарить будут, — ведь в их дом ни разу не ступала нога такого уважаемого человека, как вы, да ещё с таким лестным предложением.

— Женщина — упрямая. Только ваши слова, Сухан-ага, поколебали её, я заметил.

— Ещё бы! — лицо Сухан-бая от самодовольства лоснилось вдвое против обычного. — Ещё бы она не поколебалась! Муж её придёт — совсем шёлковая станет.

— Вы уж постарайтесь, Сухан-ага! В долгу не останемся.

— Конечно. Вы — мне, я — вам.

— Да-да… Ну, до свидания!

— Добро пожаловали!

— Значит, до базара?

— На базаре, на базаре встретимся!

Солнце, скользя по стеклянному куполу неба, приближалось к горизонту, и тени нескончаемых барханов, покрытых небогатой растительностью, становились всё длиннее. Большая отара овец медленно двигалась по этому холмистому полю. Невысокий худой чабан, держа на плече свою кривую палку, шёл за отарой. От всей его высушенной солнцем, ветрами и непогодами фигуры веяло выносливостью, каменной стойкостью саксаула. Но задумчивое лицо, опушённое курчавой бородкой, было печально и губы беззвучно шевелились, словно пастух разговаривал сам с собой. Большая пегая собака с обрезанными ушами шла рядом с хозяином. Время от времени она останавливалась и оглядывала беспечных овец, но всё было спокойно, вдалеке маячил силуэт чолука, не пахло ничем подозрительным, и пёс в несколько прыжков догонял чабана и снова пристраивался рядом, всем своим видом показывая, что тревожиться нет причин.

Однако чабан явно тревожился. Не потому, что наступило время вечернего намаза, — редкий пастух строго соблюдает религиозные предписания. И острое чувство голода не было причиной беспокойства. Спазмы в пустом желудке привычны, как привычно для глаз это однообразие барханов. Что такое поголодать два дня? Частенько случалось сидеть без куска хлеба целую неделю. Беспокоило другое — подпасок Берды, ушедший за съестными припасами в аул, должен был вернуться ещё утром. Путь не близок, но для крепкого парня особой трудности не представляет. Может быть, Берды сбился с дороги, заблудился в песках? Без воды ему гибель. Но не должно такое случиться. Берды парень наблюдательный и ходит с отарой уже два года — пески знает. Что же в таком случае могло его задержать?

С наступлением темноты чабан остановил отару и развёл костёр. Второго подпаска послал разложить костёр на вершине одного из холмов: для ориентира. Тревога не проходила. Чабан вглядывался в ночь, и порой ему казалось, что видит человека. Он замирал на несколько мгновений, наклонялся к земле и смотрел снизу, потом звал собаку и шёл проверять. «Человек» оказывался кустом саксаула или черкеза, и пастух возвращался, подкидывал ветки в костёр, вздыхая, усаживался на корточки.