Хидыр Дерьяев - Судьба (книга вторая)

Карандаш сломался на четвёртый день.

В поисках нужного человека Худайберды-ага зашёл в мектеб [25] Мектеб — начальная духовная школа, обычно при мечети. . Несколько стариков, собравшихся для послеполуденного намаза, ожидали, сидя у глинобитной кельи. Чуть поодаль разговаривала группа дайхан помоложе.

Худайберды-ага поздоровался и спросил, не знает ли кто Эсена Чары-оглы.

— Это я, — отозвался один из дайхан.

— Ты продал свою делянку на канале?

— Что было делать, яшули? Пришлось продать.

— Где воду возьмёшь для полива?

— Аллах знает, я не знаю…

— Умные люди тоже знают! Вот бумагу написали приставу, чтобы им воду дали. Тут и твоё имя стоит. Не хочешь, чтобы дети от голода плакали, — ставь печать своего пальца вот в этом месте!

— Ай, яшули, благослови вас бог! — обрадовался дайханин. — На такой бумаге два пальца приложить можно! — И он протянул руку Худайберды-ага.

Тот поплевал на палец и стал тереть его карандашом. Но палец оставался чистым. Окружившие их любопытные с сожалением заговорили:

— Не пристаёт ничего!

— Не хочет аллах, чтобы Эсен воду получил!

— Он же за воду деньги взял! Аллах знает.

— За такие деньги только джиназу [26] Джиназа — заупокойная молитва. по себе заказать у муллы — и то откажется, скажет, что мало!

— Не везёт, яшули, Эсену!

— Сломались чернила! — сказал Худайберды-ага. — Нож надо!

Кто-то притащил огромный нож, но он оказался тупым. Одни из парней побежал за острым ножом. В это время к дайханам подошёл мулла.

— Вот у нашего муллы есть острый ножичек.

— Он им калам [27] Калам — тростниковое перо. затачивает.

— Дайте нам свой ножичек, мулла-ага! — попросили дайхане.

— Зачем он вам? — поинтересовался мулла.

— Сухие чернила резать будем!

Мулла взял из рук Худайберды-ага карандаш, повертел его, пренебрежительно протянул обратно:

— Ничего здесь нет. Даже дырки в середине нету. Я могу дать вам свой запасной калам, если нужно для благого дела. А это — просто оструганная палочка.

Худайберды-ага обиделся:

— Какая палочка! Внутри у неё — сухие чернила!

— Не говорите пустых вещей, которых не понимаете, — важно сказал мулла. — Сухие чернила не пишут.

— Эти чернила пишут! Если их намочить, они становятся, как ваши. Только ваши — чёрные, а эти — зелёные. Вот посмотрите, сколько печатей эти чернила сделали!

Взглянув на отпечатки пальцев, мулла поспешно спрятал вынутый было ножичек.

— Это не чернила, — сказал он. — И цвет у них отвратительный, совсем зелёный цвет. Кто знает, из чего их делают русские. Возможно в их составе есть что-то богопротивное, и писать ими арабские письмена — смертный грех. Я не могу, чтобы мой нож касался таких грязных вещей.

— Это вам — грязное! — сердито сказал Худайберды-ага. — А когда вы едите русский сахар и русские конфеты, вы не думаете, из какого состава их делают! Сахар сладок для вас, а эти чернила сладки для бедняков.

Вернулся парень, бегавший за ножом. Подошёл любопытствующий азанчи [28] Азанчи — прислужник при мечети, выкликающий азан — призыв к молитве. . Очиняя карандаш, Худайберды-ага ворчал:

— «Богопротивные чернила!..» Они для бедняков слаще мёда, слаще материнского молока! Всё можно грязным назвать, если не понимаешь! Грязное то, что приносит горе человеку, а эти сладкие чернила приносят радость!

Азанчи осторожно взял карандаш из руки Худайберды-ага, лизнул его. Наиболее любознательные тоже начали пробовать карандаш на язык, передавая его друг другу. Азанчи вдруг сморщился, плюнул зелёной слюной:

— Тьфу!.. Горечь хуже желчи!.. Тьфу!

Глядя на его позеленевшие губы, дайхане расхохотались. Те, которые пробовали карандаш на язык, тоже стали отплёвываться. Послышались шутки:

— Нашему мулле не надо теперь чернил?

— Суй калам в рот к азанчи — и пиши!

— У тех тоже рты чернильницами стали!

— Наймитесь к мулле чернильницами, эй, вы!

— Вот его возьмите, мулла, у пего во рту чернил больше!

Мулла рассердился. Неодобрительно глядя на Худайберды-ага, который мазал карандашом палец Эсена, сказал азанчи:

— Собирайте правоверных на молитву!.. А вы, которые лизали богопротивные чернила, нарушили святость омовения! Идите, отмойте свои рты от краски и заново совершите омовение!

Дайхане смеялись.

Худайберды-ага, вернувшись в дом Сергея, принёс на одиннадцать подписей больше, чем было фамилии в заявлении.

Ранним утром во дворе канцелярии Уездного комиссара, бывшего пристава Шубина, стали собираться люди. Здесь были и те, кто подал прошение, и просто пришедшие из чувства солидарности. Отворачиваясь от пыли, суматошными смерчами кружащейся по двору, они рассаживались возле стены дома.

— Нас уж кто-то опередил, — заметил один из дайхан, кивнув на коновязь, где нетерпеливо переступал и грыз удила тонконогий ахалтекинец.

— Раннему воробью — первый навоз, — невесело пошутил второй.

Третий, вытирая рукавом слезящиеся глаза, тяжело вздохнул:

— Эх-хе-хе, навоза всем хватает. С неба пылит, с земли пылит, — кругом пылит. Прогневался аллах на своих рабов.

— Хоть бы один аллах, а то и слуги его добавляют. Недавно сорвала буря мою кибитку. А сельский мулла, вместо того, чтобы утешить, собрал людей и говорит: «Аллах перстом на нечестивых указывает! Соседняя кибитка стоит, а кибитку Курбана ветер унёс. Это понимать надо! Мало благости и святости осталось. Не скупитесь, правоверные, делайте подношения, приносите жертвы — избавляйтесь от всего греховного!»

— Было бы что подносить!

— Самим в рот класть нечего!

— Нам — нечего, а мулла — находит!

— Мулла змею острижёт, из блохи жир вытопит!

— Верное слово говорите, люди! Вот я вам дальше расскажу… Когда моей жене передали слова муллы, плакать начала, причитает: «Погрешили мы перед богом! Отличил он нас от всех — свалил нашу кибитку!. Горе нам!..» Слушал я, слушал — терпенье лопнуло. Решил: пойду к родственникам погощу, пока она успокоится. Знал бы, ни за что не ушёл.

— Неужели не успокоилась?

— Успокоилась! Был у меня один хороший хивинский халат. Для праздников его берёг. Так она этот халат мулле пожертвовала — и успокоилась!

— Ай, да жена!

— Спасла вас, яшули, от гнева всевышнего!

— Больше ничего не пожертвовала?

— Больше ничего не было! Ругаю её, а она уставилась на меня глазами дурными, как у молодой козы, и твердит одно и то же: «Богу отдала!.. Не свалит он больше наш дом!» Ну, что ты с ней поделаешь! Не бог виноват, говорю ей, а верёвки гнилые, подпорки трухлявые у кибитки. Люди, говорю, к туйнукам мешки с зерном во время бури привязывают — им никакой ветер не страшен. А у нас — где эти мешки?.. Всё равно ничего не понимает!..