Адыл Якубов - В мире поддлунном...

— Ради аллаха, подайте кусочек хлеба!

Какой-то низенький человек в рваном халате возникает перед ними. Лицо с обгоревшими ресницами, бровями, бородой пугает и притягивает одновременно.

Это же он, Пири Букри! Снова он…

Старый Бируни стонет в полусне.

Да, поистине непостижимы игры судьбы!

Вскоре умирает любимая жена Абу Райхана — Райхана-бану. Она не вынесла тяжести скитаний. Ведь после резни в Кяте и тяжкого перехода в Гурган Абу Райхан переехал в Джурджан, что на берегу Хазарского моря, оттуда отправились они в Рей, из Рея — в Хамадан… Райхана-бану покинула сей бренный подлунный мир. А эта змея Пири Букри жив, до сих пор еще ползает по земле. Да разве только ползает? Хитрец, что при первом взгляде вызывает жалость у человека, на него взглянувшего, недавно хвастался перед Бируни драгоценным камнем, коему вполне приличествовало украшать сокровищницу халифа Гаруна ар-Рашида, — впрочем, не хвастался, нет, отдавал камень ему, Бируни, просил взамен Садаф-биби.

Бируни вмиг стряхнул с себя полудремотное оцепенение.

О судьба! Он тут, а пройдоха горбун, может быть, уже увел его Садаф-биби к себе, заманил, улестил, обманул, рассыпал перед ней свои несметные богатства?

Но это что? Сон или явь? Тихо отворилась дверь, и вошла Садаф-биби, чуть-чуть прикрывая губы и нос кончиком прозрачного, на голову накинутого платка. В больших печальных глазах девушки невыразимая тревога, милое круглое личико побелело от волнения.

Нет, это не сейчас происходит, это произошло в ту ночь перед советом мудрецов во дворце «Невеста неба». Ну конечно… Вечером приходила Хатли-бегим, потом он остался с Садаф-биби. И сейчас она стоит перед глазами. И снова звучит то, что он говорил ей тогда и что она ему говорила.

«…Если ты моя дочь, то Сабху мой сын».

«Учитель! Не гоните меня от себя, несчастную, не гоните! Не лишайте меня счастья видеть вас!»

Сейчас, в этой клетке, средь холода и мрака, Бируни ощущает на ладони горячее прикосновение губ Садаф. «Э, старик, погоди-ка. Что это случилось с тобой? Что за мысли приходят тебе в голову? Разве о том должен думать человек, когда он лежит, заживо погребенный, в тюремной клетке, когда нет ни силы в его теле, ни огня в его сердце?»

С трудом приподнявшись на локтях, Бируни дотягивается до закопченного кумгана с водой… Нет, не время для мыслей о Садаф-биби, о ее горячих губах, зачем бередить без того ноющую рану души?

И, собрав всю свою волю, мавляна Бируни направил-таки свои воспоминания по другой караванной тропе. Словно другая свеча зажглась, иной свет озарил иные картины.

Прошло много лет с тех пор, как была учинена страшная резня в Кяте. Остались позади годы, которые Бируни проводил в скитаниях, годы обитания в Джурджане и Рее, во дворце правителей, его пригревших, но затем выказавших чванливость свою и недалекость. Он, Бируни, давно вернулся в родные края. И первые годы в Хорезме, надо сказать, были спокойными и полными надежд и радостей. В гурганском дворце Мамуна Ибн Мамуна был учрежден поистине совет мудрецов, где обычаем стал и жаркий спор, и Мушоира [66] Мушоира — состязание поэтов в восточных странах, поэтический турнир. . Но, к несчастью, в этом подлунном мире всему хорошему отпущен короткий век, а вот плохое живет и процветает долгонько. Из Газны в Гурган вассалу-правителю поступило распоряжение: всех ученых, весь совет мудрецов направить ко двору султана Махмуда, ибо он, Махмуд, длань аллаха, покровитель правоверных, пожелал, чтобы ученые сии украсили его дворец и город, а не какой-то там Гурган. Среди ученых, которых султан хотел видеть у себя непременно, значились Абу Али Ибн Сина, Абу Райхан Бируни и наставник Абу Райхана — Масихи.

Первый и третий напрочь отказались ехать в Газну, решились бежать через пески в Джурджан. Бируни согласился отбыть в Газну.

…И вот ночь разлуки, последняя тихая ночь, небо, усыпанное белыми звездами, безлюдная степь за воротами Гургана. Ветер, дующий от реки, играет пламенем костра, оно бьется тревожно, прыгая то в одну, то в другую сторону.

Бируни грустно. Он-то знает, какой путь ждет друзей, отправляющихся к Хазару. А Ибн Сина витает в облаках, путешествие в неведомую страну увлекает его. Снова и снова зовет он Бируни, одинокого, тогда уже без Райханы-бану, пойти вместе с ними, вместе испытать, что ниспошлет судьба.

— Да, я тоже хочу быть с вами! От всей души хочу! — вздыхает Бируни. — Но как подумаю: опять странствовать по длинным и опасным дорогам, опять служить Кабусу… Нет, ваш покорный слуга сыт всем этим по горло!

— Но султан Махмуд!.. — тревожится молодой (тогда он был молод!) Абу Али и тревожит его, Бируни. — Разве он лучше Кабуса? Или вы забыли о его погромах в Хорасане?

— Нет, дорогой друг, я ничего не забыл. Покорный ваш слуга отнюдь не считает правителя Газны лучше правителя Джурджана. Белая ворона, черная ворона — все равно ворона! Но…

— Нет, наставник! — горячо перебивает его Абу Али. — Не все правители одинаковы, вспомните первых из семьи Самани.

— Но разве не эмиры Самани заливали кровью Бухарский край и тот же Хорасан? Разве не сеяли они несчастья в других странах?

— Да, сеяли! Но в этом подлунном мире все ведь относительно…

— Ты еще молод, Абу Али… Относительно все, но не кровь людская, проливать ее во имя своей корысти — грех абсолютный.

— Ладно, пусть так, но… вы же знаете, что говорят в народе об этом Махмуде… — Абу Али подбросил несколько веток саксаула в голодный костер. — Ну, про то, как один сыч пошел к другому сычу, своему приятелю, высватать своему сыну дочь. Приятель обитал в развалинах древнего города. Показал он пришедшему свое обиталище и стал хвастаться развалинами, какие они красивые да знаменитые. Ну, и друг его пришедший тоже расхвастался:

«Вот у меня развалина, так еще живописней да знаменитей, отдай свою дочь за моего сына — тогда и она будет жить в не виданных никем развалинах».

«Ладно, — согласился приятель. — Будь у меня сто дочерей, а у тебя сто сыновей, всех их отдам за твоих отпрысков, уж больно понравился мне твой рассказ… Но у меня есть одно условие!»

«Хорошо, ставь твое условие», — сказал сыч, сватавший дочь.

«Условие у меня такое: за мою дочь подаришь мне сто разрушенных городов — это будет калым! Согласен?»

Тогда первый сыч громко расхохотался:

«Не беспокойся, приятель. Лишь бы на наше счастье дольше жил на свете султан Махмуд Газнийский, тогда я тебе не сто, а тысячи разрушенных городов, если попросишь, найду!..» Неужели вы не слышали эту притчу, досточтимый наставник мой?

— Слышал. Но… нет мне никакой возможности не ехагь в Газну, дорогой Абу Али.

— Но мы тайно сбежим, тайно!.. Я договорился… будет совсем небольшой караван. Проскочим… Мавляна Масихи тоже собирается бежать.