Адыл Якубов - В мире поддлунном...

Да, ложный Ибн Сина успел многое сотворить. Многое и… благое. Рассеялось мрачное настроение, которое месяцами насыщало собой и дворец, и город, да что там дворец и город — весь султанат. Люди облегченно вздохнули. Повеселели. Будто благодатный ветер развеял черные тучи, застлавшие небо. Надзирательницы гарема и наложницы, бакаулы и мелкие служки, певцы и музыканты, до того чуть ли не в траур уже одетые, оживились, забегали, зашумели, охваченные азартом подготовок к пирушкам, которые устраивались все чаще и чаще. Кто вернул во дворец музыку и поэтические состязания? Ну конечно, то была милость аллаха, а кроме нее? Посланный аллахом исцелитель, его чудо-лекарства! Благодаря Ибн Сине — да, да, пусть он не Ибн Сина, но все равно он Ибн Сина! — повелитель, дошедший, можно сказать, почти до рубежа смерти, с каждым днем становился все более оживленным. Целыми долгими часами был крепок и весел…

Абул Хасанак продолжал бегать по комнате.

За неделю лечения султан настолько окреп телом и душой, что у него появилось желание выехать в город, осчастливить правоверных, показав им себя, свой солнцеподобный лик. По этой причине все улицы Газны были подметены и политы (даже с деревьев смыли пыль!), все водоемы наполнены водой, все фонтаны проверены, дабы в нужный миг их радужные струи усладили взор повели теля, входы лавок украсились разноцветными шелками, а с базаров и из караван-сараев была выгнана за город вся бездомная голытьба. Вчера к утру подготовка закон чилась. На главной городской площади у дворца выстроилось семьсот всадников — отряд личных телохранителей благословенного султана: отборные молодцы, один к одному, все в красных чекменях, в медных сияющих шлемах, увенчанных красными перьями, все до единого с обнаженными саблями, под каждым — лихой белый конь, и лишь сотники, чуть впереди рядов, выделяются — они на черных скакунах, одеты в синие бархатные халаты, в руках же у них вместо сабель хвостатые синие флажки.

К полудню возле дворца «Невеста неба» собралась, гарцуя на откормленных конях, верхушка войска и государства: парчовые и златотканые халаты еще больше оживили разноцветье площади, как и зеленая с белым одежда улемов.

Все подтянулось, все замерло.

И тут грохнули звонами литавры, заревели карнаи, застучали барабаны — дрогнула земля. И вышел из дворца султан Махмуд — покровитель правоверных, меч ислама, десница аллаха. Сопровождали его, с одной стороны, имам Саид, с другой — Абул Хасанак и «господин Ибн Сина». На голове султана — бобровая шапка с жемчугами, ярко-красный халат украшен золотыми лентами, а пуговицами служили рубины и яхонты. Султана подпоясали золотым поясом весом в пятьсот мискалов, обули в красные кожаные сапоги, серебряными подковками подбитые. Лицо повелителя, все еще желто-восковое, осунулось, скулы выпирали больше обычного, но глаза сверкали будто пламя в ночи, шаги были твердыми, движенья четко-порывистыми.

Султану подали любимого черного карабаира с белой отметиной на лбу. Скакун — от подков до уздечки — был разукрашен золотом, под седлом и попоной алел тонкий ковер. Прежде чем сесть в седло, покровитель правоверных долго, испытующе глядел на тысячи и тысячи тех, кто собрался встретить его, — на коленопреклоненных сановников, на окаменевших воинов с обнаженными саблями, на море простого люда вдали. Затем он отодвинул от себя спутников, остановил кинувшихся было к нему слуг и сам поставил ногу в стремя, и сам, под восторженный гул толпы, перемахнул в седло. Грохот литавр, карнаев, барабанов поднялся в этот миг до небес.

Покровитель правоверных на своем любимом черном жеребце начал объезд города — он ехал по улицам, выскобленным настолько чисто, что, если б разлить тут мас-ло, оно бы не впиталось в пыль и его можно было бы слизнуть: на перекрестках, площадях и гузарах радужно сверкали струи серебристых фонтанов: торговые лавки полотнищами синей, красной и желтой расцветки, развешанными у входов, приветствовали могущественного повелителя. За султаном ехали на мулах чиновники казначейства с хурджунами, набитыми золотыми и серебряными монетами, и дождь монет сыпался на головы людей, заполонивших улицы и гузары благословенной Газны.

Под восторженные крики осчастливленных подданных, под радующий сердце топот коней султан доехал до соборной мечети. Величественное здание государственного совета и государственной канцелярии, напротив же него — упирающиеся в небо портал и купола мечети являли вместе дивное сочетание, возвышающее дух человеческий. Перед мечетью, на широкой площади, устланной мраморными плитами, бросались в глаза цветастые паласы. Шествуя по ним, покровитель правоверных в окружении свиты из множества улемов поднялся на айван [88] Возвышение перед зданием, своеобразная терраса, в мечетях и дворцах богато украшенная. где и принял участие в полуденной молитве. После молитвы имам Саид произнес — для наущения всех правоверных, собравшихся на площади, — проповедь. Он говорил о том, что слезы и мольба правоверных дошли до небес, что создатель всего сущего не пожалел милости и через «явленного нам ангела в лице великого исцелителя, господина Ибн Сины, избавил повелителя от недуга, который сам же ранее и навел на него, дабы проверить крепость султановой веры». И, расчувствовавшись от собственных слов, имам прослезился. Раскрыв как бы объятия, протянул ладонями вверх руки, благословляющие правоверных, и воззвал:

— О всевышний, так дай же нам всем терпенье и силу, чтоб вынести тяжесть испытующих нас невзгод, дай стойкость и скромность, чтоб не возгордиться от милости твоей и любви твоей! Аминь!

— Аминь! — общий возглас тысяч молящихся, казалось, потряс всю столицу.

После богослужения в саду Феруз у широченного водоема собрались за богатейшим дастарханом (на пятьсот человек!) знатнейшие и именитейшие столпы государства во главе с самим султаном.

Небо по-весеннему чисто сияло: солнечные лучи, пробивающиеся сквозь пышную зелень, ласкали лица нежно, будто ручка младенца: запах жареного мяса, перца и лука смешивался в воздухе с чуть терпким запахом базилика и степных трав: по обеим сторонам водоема, у двух длинных настилов, за которыми должна была находиться знать, расположились певцы и музыканты, и принялись они за дело, соперничая с птицами в саду, и зажигали в душах светлые надежды.

Потом смолкла музыка — это повелитель прошел под голубой балдахин и сел в инкрустированное перламутром кресло, покрытое львиной шкурой, дал знак остальным рассаживаться вокруг водоема, по заведенному порядку чинов. Вода весело отражала солнечные лучи — сладкая вода, в которую за день до пира было брошено пять тысяч головок сахару и благовонных трав, чтоб каждый желающий, стоило только ему протянуть руку и зачерпнуть пиалой эту воду-шербет, мог напиться вдоволь.