Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)

Однажды, придя с работы домой, Узук заметила на столе адресованную ей записку. Записка была короткой. «Прошу прощения, — писал Черкез-ишан, — что зашёл к Вам в Ваше отсутствие. На кухне я оставил маленький гостинец для Берды — папиросы и сушёную тарань. С человеческой точки зрения, было бы неплохо, если бы Вы навестили его и передали подарок как от себя».

Узук задумалась. Навестить? Если иметь в виду долг вежливости, то она уже навещала — с сотрудницами женотдела они приносили раненым бойцам фрукты и махорку. С Берды они перекинулись десятком незначащих слов — ни обстановка, ни настроение не располагали к большему. Ушла она внешне спокойная, но позже, сбежав от подруг в самый отдалённый уголок городского сада, долго сидела там, вспоминала прошлое и плакала. Не хотело прошлое оставаться только прошлым, ой как не хотело! Как сухой татарник, цеплялось крошечными крючками плодиков, и под этими незримыми коготками выступали маленькие капельки крови. Совсем маленькие, но всё же это был не сок татарника, а живая человеческая кровь, никак не желающая быть в ладах с рассудком.

Идти не стоит. Пусть Черкез-ишан сам отдаст свои гостинец. Кстати, почему у него вдруг появилось такое желание? В том, что он любит меня и намерения его серьёзны, я давно уже не сомневаюсь. Тем более странное предложение от любящего человека! Может, он хочет лишний раз убедиться, что между мной и Берды всё кончено? Зачем ему это? И зачем вообще я ему? Он человек интересный, умный, добрый, заслуживает настоящей большой любви. Любая чистая аульная девушка с радостью войдёт в его дом. А что могу дать я, кроме чувства признательности и уважения? Этого мало для счастья, этого очень мало, а я не виновата, что на большее меня не осталось. Кому ведомо, наполнится ли когда-нибудь моё сердце, но пока последнюю кровь точит из него колючий татарник прошлого…

А может, Черкез-ишан поступает просто по велению совести, подумала Узук, он ведь очень порядочный человек, Черкез-ишан. Знает, что мы с Берды любим друг друга, и я должна быть около него в его трудную минуту. Должна… А он, значит, не должен?

Узук долго колебалась, несколько раз перечитала записку, словно надеялась между строк найти какой-то определённый ответ. Развернула на кухне узелок и понюхала тарань — она пахла аппетитно. Узук даже слюнки проглотила, представив, с каким удовольствием

Берды будет грызть жёсткую солёную рыбу. Ладно, решила она, схожу, не убудет меня.

Берды сидел на скамье в больничном дворе. При виде Узук просиял, сразу же нахмурился, потом снова заулыбался и. опираясь на клюшку, поднялся навстречу гостье.

— Здравствуй, Берды, — сказала Узук.

— Здравствуй, — ответил он.

— Жив-здоров?

— Жив, как видишь.

— Подживают раны?

— Совсем зажили.

А вот мои раны не затягиваются, невольно подумала Узук, сама их растравляю, как дурочка неразумная. Вслух сказала:

— Да ты садись, Берды, тебе, вероятно, ещё трудно стоять.

Берды ответил, что вовсе не трудно, однако послушался и сел. Присела и Узук на краешек скамьи. Точно так же сидели они во дворе женских курсов в Ашхабаде. Недавно как будто сидели. И разговор сочился такой же неуловимо исчезающей струйкой. Необязательный, пустой разговор. Но сегодня за ним не стояло уже ничего — всё было сказано там, в Ашхабаде, в Полторацке. А может, не всё ещё?..

Берды поинтересовался работой Узук. Она отвечала бесстрастно, по-деловому, хотя на какое-то мгновение захотелось раскрыться, пожаловаться на трудности, спросить совета. Легче было спрашивать самой, чем отвечать, и она задала вопрос, который чаще других слышала и в укоме и в исполкоме, — с басмачами или с контрабандистами была перестрелка.

— Чёрт их поймёт, кто басмач, а кто контрабандист, — сказал Берды. — Из Хорезма скот за границу гонят, из-за границы опиум везут, оружие. Были случаи, грабят население и даже убивают членов аулсоветов. Одни люди замешаны в этих делах или разные — пока ещё не разобрались, по ловим и тех и других.

— Трудная у вас работа, — посочувствовала Узук.

— Нужная работа, — сказал Берды.

— Расскажи, как это всё произошло? — попросила она.

— Как произошло? — Берды задумался.

…Они сидели у начальника отдела по борьбе с контрабандой и бандитизмом. Начальник был немолод, грузен, поминутно пил из горлышка графина воду и обильно потел, любил, как говорится, чтобы к каждому делу своя бумажка была подшита, частенько брюзжал на нерасторопность своих подчинённых и нудно выговаривал им. Но слабости ему прощали за отличные деловые качества. И ещё потому, что знали его как человека исключительно честного, внимательного к нуждам товарищей и готового поделиться с ними последним куском.

Начальник положил перед Берды клочок бумаги и сказал:

— Читай!

Берды, незадолго перед этим закончивший краткосрочные курсы ликбеза, не вдруг одолел бегучую вязь полустёртых строк. Кто-то, обращаясь к неизвестному Сапару-ага, благодарил его за помощь в переходе границы. Писал, что и радуется и сокрушается одновременно, потому что жизнь за кордоном намного дороже и сложнее, чем казалась издали, а люди изворотливы и лживы, не в пример туркменам. Далее корреспондент просил побыстрее, на этой неделе, перебросить за границу то, о чём было условлено, поскольку для большой торговли нужны и большие оборотные средства. В заключение следовали благодарности и заверение, что Сапар-ага в накладе не останется.

Берды прочитал, вытер вспотевший от напряжения лоб и посмотрел на начальника. Начальник тоже вытер лоб большим куском кумача, отхлебнул из графина и посмотрел на Берды.

— Понял, в чём суть?

— Не понял, — сказал Берды. — Где бумажку взяли?

— Случайно взяли, — в голосе начальника прозвучал укор, словно могли получить эти сведения и не случайно, если бы люди порасторопнее были да посмекалистее. — На базаре взяли.

— У кого?

— То-то и оно, что ни у кого. Бумажка есть, а человека пет. Оголец один у растяпы кожу помыл. Постовой заме…

— Кожу? — изумился Берды.

Начальник чертыхнулся.

— С этим жульём, понимаешь, возишься и сам, как блатяга, говорить начинаешь! Ну, бумажник вытащил пацан. Постовой засёк — и за ним. Мальчишку не поймали, но бумажник тот кинул, убегая. Деньги там, конечно, были. Между прочим, две купюры английских фунтов среди прочих. Сами по себе фунты — дело десятое, их не так сложно добыть. А вот в сочетании с этой цедулой смотрятся по-другому. Если меня чутьё не обманывает, тут, товарищ Акиев, большим кушем пахнет, и куш этот мы с тобой можем зевнуть, если не пошевелим как следует мозгами.

— Как шевелить? — сказал Берды. — Тут одни дырки и ни одной затычки. Что собираются переправлять? Где будут переходить границу? Кто такой Сапар-ага? У русских на сто человек двадцать Сергеев, у нас — столько же Сапаров.