Исмаил Гезалов - Простор

— Значит, никак?

— Никак.

— Я думала, что и так может получиться, да всё не хотелось верить, — покорно сказала Ганна и, помолчав, добавила: — Витьку показал бы…

Его возмутил почти безразличный тон, каким она это сказала. Отвыкла от сына, не думает о нём — о себе больше печётся. Какая же она мать? Хотел Тарас высказать и это, но, посмотрев на молящие, тоскливые глаза Ганны, вяло, безразлично заметил:

— Да Витьки и нет… Со знакомыми людьми в степь поехал. Дня на три…

Тарас не умел лгать. А вот сейчас он пошёл на эту ложь, чтобы не затягивать ненужного и тяжёлого свиданья. Витька, наверное, останется ещё у Ларисы — поиграет с Джамал.

— Всё ты отнимаешь у меня, Тарас, — Ганна горестно вздохнула.

— Отнимаю? — не утерпел Тарас. — А чего отнимать, когда у тебя ничего и не было?.. Пойдём, я тебя на машину устрою…

Он молча взял чемоданы и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Он знал, что Ганна идёт за ним.

По дороге в гараж Тарас зашёл к одному из шофёров и договорился, что тот отвезёт Ганну в город.

В гараже он написал записку жене Соловьёва, просил на время приютить Ганну.

— Вот поживи у Натальи Николаевны — это жена нашего директора. Расскажи ей всё. Не бойся. И тебе легче станет, и она- тебе сможет совет дать. А что правду тебе сказал — так это лучше: нечего себя обманывать.

Ганна взяла записку. Теперь у неё было два адреса. Поколебавшись, она протянула Тарасу захаровскую записку.

— Не знаешь, что за человек? Он на дороге повстречался. Сказал: «Езжайте, Тарас Григорьевич по вас тоскует…»

Тарас взял записку, прочёл её и порвал на мелкие клочки.

— Забудь про него. Это плохой человек. С ним тебе и встречаться нельзя. Покалечит…

Дома Тараса уже ждал Витька. Он с тревогой спросил:

— Пап, а кто у нас был?

— Никого не було. С чего ты взял?

— А платочек чей? — Витька протянул пёстренький комочек шёлка.

— Платочек? Не знаю, Витька… Может, в окно закинули. А у нас никого не було. Понимаешь, не було!

— Тётя Лара к нам придёт?

— Не знаю, сынок, не знаю.

— А я знаю — придёт. Она хорошая. Правда, папа?

— Хорошая.

— Джамал говорит, что она в степь плакать ходит. Зачем, папа?

— У каждого своё горе.

— А ты хочешь, чтоб она пришла?

— Я вижу, Витька, це тоби хочется, чтобы она пришла, — усмехнулся Тарас.

— И тебе тоже, я знаю, — сказал Витька, озадачив Тараса своей уверенностью.

Солнце палило нещадно. Небо стало жёлтым, как медь. Земля затвердела и потрескалась. Поникли ветви молодых деревьев на совхозных посадках. Все с тоской вспоминали нежные весенние дни.

Жара изматывала людей. Во рту пересыхало, тяжело билось сердце. Хотелось пить. Имангулов уговаривал шофёров побольше возить воды, прихватывая хоть одну бочку на каждый рейс с грузом.

Ещё сильнее, чем жажда, мучил горячий ветер: в степи словно пылал невидимый гигантский костёр и его пламя лизало лица, руки, спины. Лица вспухали, плечи горели, как иссечённые. Невидимое пламя несло с собой тучи раскалённого песка, с яростью, сыпля, его на совхоз, на палатки, на дома и поля. Песок слепил глаза, резал щёки, хрустел на зубах.

И всё же, несмотря на изнуряющий зной, и жгучий ветер, люди с нетерпением ждали, когда начнётся уборка, — колосья пшеницы, налившись и отяжелев, уже свешивались вниз.

И многие, смотря на бескрайные поля, с изумлением спрашивали себя: «Неужели это сделали мы? Неужели раньше ничего здесь не было?»

Молодёжные бригады учились работать на комбайнах, готовили запасные части, изучали новые уборочные машины. Часто, как и весной, спрашивали Байтенова:

— Разве не пора начинать? Может быть, вы боитесь, что нагрянет снежная буря?

Байтенов невозмутимо показывал на поля:

— Видите зеленоватые пятна? Солнце должно их поджелтить.

Соловьёв усиливал тракторно-полеводческие бригады, прикрепляя к ним слесарей, монтёров, кузнецов, повозочных и шофёров. На складах накапливали тару — мешки и ящики. Наращивали досками борта грузовиков. Распределяли молодёжь по агрегатам.

После весенней истории с предплужниками Степан с упрямством, неожиданным для его вялой натуры, стал изучать комбайн. Но когда проходило распределение по агрегатам, у него разболелся зуб. Он сидел на скамеечке у ремонтной мастерской и стонал, повязавшись, несмотря на жару, мохнатым полотенцем.

Над Степаном по привычке стали посмеиваться.

— Не знаешь ли, куда девался Асад? — спросил Ашраф. — Может быть, у него тоже болит зуб?

— А почему ты спрашиваешь меня? — насторожился Степан.

— А вы всегда на пару работаете.

Степан рассердился.

— До каких пор можно поминать старое?! Я от работы не отлыниваю. Асад может поступать как хочет, мне до него дела нет. Я болею самостоятельно.

Раздался хохот.

— Знаете, ребята, — вмешался Саша, — всякой шутке есть предел. И каким стал Степан, мы всё знаем. Так что попридержите языки.

Саша не случайно вступился за Степана: он видел, как преодолевает парень природную ленду и податливость. Легко было пойти на поводу у Асада — слабому человеку немного нужно, чтобы сбиться с правильного пути. И всё-таки Степан выстоял. Рядом с ним были люди, на которых он мог опереться.

И Саша Михайлов невольно вспоминал своё сиротское детство, жизнь в детском доме. Учился он плохо, грубил, хулиганил. Казалось, его главная забота состояла в том, чтобы выводить из терпения учителей и воспитателей. В биологическом кабинете в зубах скелета находили папиросу, на уроке химии взрывались колбы, перегорал свет во всей школе, внезапно откуда-то начинало тянуть горящей серой — все знали, что это сделал Саша.

Дело дошло до того, что его хотели выгнать. Но за него вступился один из педагогов.

— В шалостях Саши нет злости, скорее есть выдумка, изобретательность. У него избыток энергии. Таким ребятам надо давать интересные и трудные поручения, чтобы занять их.

Этот человек потом сказал Саше:

— Я, брат, за тебя поручился. Если ты человеком не станешь — опозоришь меня на всю жизнь.

И потом уже, когда Саша заканчивал ученье, когда проходил военную службу на Балтфлоте, когда учился на курсах механизаторов и работал в колхозе, он неизменно помнил этого человека, поддержка и доверие которого сделали больше, чем все выговоры, наказания и назидательные беседы.

Ильхам работал теперь на переоборудованном станке, заготовляя запасные части. Однажды его вызвал Соловьёв. С добродушной улыбкой глядя на обеспокоенного парня, директор спросил:

— Ты посылал письмо в Баку? На свой завод?

— Посылал, — и, словно оправдываясь, Ильхам торопливо пояснил: — когда мы получили из Баку инструменты, я подумал — завод нам и с водой поможет, то есть с бурильным оборудованием… Вот и написал. Только никому не сказал — боялся, что вдруг ничего не получится.