Исмаил Гезалов - Простор

— Это песня Абая, песня о неразделённой любви, — пояснил Соловьёв и, помедлив, добавил: — Хорошо поёт!..

Песня всех взяла за живое, и особенно взволновала Тараса. На его лице застыло выражение боли. «Разбередил певец его рану, — подумал Соловьёв. — Такая песня хоть кого возьмёт за душу, её напев растревожит даже заглохшую любовь. Как это сказал Мухтаров?.. От сердца к сердцу тянутся невидимые нити. А в песне печаль и радость особенно красноречивы».

Песня смолкла, все снова занялись своим делом, но долго ещё никто не разговаривал.

Обследование участка, отведённого под совхозную усадьбу, продолжалось допоздна.

К вечеру небо опять заволокло свинцовыми тучами. Солнце, повисшее над самым краем земли, просвечивало сквозь пелену туч расплывчатым белёсым пятном. Уставшие путники побрели к машинам: пора в обратный путь.

И вдруг совсем неподалёку послышался заливистый лай собаки. Из-за ближнего холма прямо на путников выскочил тощий волчище — шерсть вздыбилась, глаза горели. Увидев людей, он остановился как вкопанный, клацнул зубами и бросился к озеру. Но собака, обогнувшая холм, преградила ему дорогу, она прыгала перед ним с неистовым лаем, и, пока он раздумывал: то ли напасть, то ли спасаться бегством, грянул выстрел. Волк взвыл, закружился на месте, прижав морду к раненому боку; собака, изловчившись, вцепилась ему в ногу, но волк вырвался и кинулся прочь. И тут появившийся из-за холма охотник вторым выстрелом добил хищника. Волк рухнул на снег, окрасив его кровью. Собака заметалась с победным визгом, охотник позвал её, погладил ласково и, присев рядом с поверженным зверем, начал сдирать с него шкуру. Охваченный охотничьим азартом, он поначалу даже не заметил безмолвных свидетелей этой сцены и, лишь когда они окликнули его, поднялся, вытерев снегом окровавленный нож, и направился к путникам. Это был молодой казах, высокий, красивый, с широким, чуть выпуклым лбом, острыми, медного цвета скулами и густыми чёрными бровями, под которыми, как два маленьких полумесяца, диковато и таинственно светились узкие глаза. Вся его фигура и лицо дышали отвагой и мужеством, унаследованными ещё от предков, воинственных казахов-кочевников.

— Видно, он и пел, — сказал Соловьёв, обращаясь к Тарасу.

Охотник подошёл, открыто улыбнулся и приветливо произнёс:

— Удачи вам, братья-охотники! Много ли уложили волков?.. Мне удалось убить только вот этого…

Путники, смеясь, окружили юношу, а Соловьёв объяснил:

— Ты ошибся, дорогой друг, мы не охотники..

— О! Так вы, значит, наши будущие соседи?! — обрадовался Алимджан и добавил, непререкаемым тоном: — Вы должны побывать у нас на ферме.

— На какой ферме?

— На молочной ферме колхоза «Жане турмыс». Она совсем недалеко. На машине, доберёмся за полчаса.

— Нам нужно в город, Алимджан, — возразил Соловьёв. — Уже поздно.

— Сначала к нам, потом в город, — стоял на своём Алимджан, — утром в город. Все будут рады вам, как самым дорогим гостям. На ферме вы застанете и нашего председателя: он наведывается туда каждый вечер.

Алимджан уговаривал так горячо и настойчиво, что пришлось поехать на колхозную ферму.

Игнат Фёдорович посадил Алимджана к себе в машину, собака пристроилась в ногах. Алимджан показывал Тарасу дорогу, и хоть было уже темно, машины резво катили по степи навстречу вечерней мгле и вьюжному ветру.

— Ты бы спел нам, Алимджан, — предложил Соловьёв. — Мы слышали, как ты поёшь.

Алимджан смутился и поспешил клятвенно заверить:

— Это пел не я. Я петь не умею. Совсем не умею. Никогда в жизни не пел.

— Кто же это пел на том берегу озера?

— Само озеро пело! — плутовато улыбнулся Алимджан. — У нашего озера чудесное свойство: когда на его берегу появляются хорошие люди, оно от души радуется и услаждает их слух песней!..

— Вот как!.. И поёт оно по-казахски?

— Это ж казахское озеро! — сказал Алимджан.

Все рассмеялись, улыбнулся и Соловьёв:

— Твоя выдумка стоит того, чтобы простить твоё упрямство. Считай, что ты от нас откупился.

Когда они подъехали к колхозной ферме, Алимджан выскочил из машины и скрылся в длинном побелённом строении. Вскоре он вышел оттуда вместе с пожилым казахом, худощавым и стройным, несмотря, на свой солидный возраст. Это и был председатель колхоза «Жане турмыс» Жаныбалов. Не слушая Алимджана, который пытался ему что-то растолковать, он направился к гостям и поднял руки в приветственном жесте:

— Салам алейкум, дорогие!

— Алейкум салам, товарищ Жаныбалов, — отозвался Соловьёв, уже давно знакомый со здешним председателем. — Извини нас за неожиданное вторжение. Это Алимджан затащил нас сюда.

— Зачем извиняешься?.. Ты обижаешь меня, Игнат Фёдорович. Я сам уже собирался ехать за вами. Мне звонил товарищ Мухтаров, сказал, что вы у озера… Мы от души рады желанным гостям, дорогим соседям. Поужинайте с нами. Отдохните как следует.

Пока Жаныбалов разговаривал с гостями, из помещений, откуда доносился размеренный звон молочных струй, льющихся в вёдра, высыпали молодые телятницы и доярки в белых халатах. Они сгрудились чуть поодаль от гостей, тихие, скромные; лишь в глазах сверкало откровенное любопытство.

Алимджан шагнул к девушкам и смущённо спросил:

— Тогжан сюда не заглядывала?

Девушек словно прорвало; на Алимджана посыпались весёлые, колючие шутки:

— Из всех слов он только одно и знает: «Тогжан, Тогжан, Тогжан!..»

— Тогжан от тебя прячется, глупый!

— Подари свою любовь другой: разве мало вокруг красивых девушек?..

Алимджан смущённо озирался, словно искал у окружающих поддержки, и Тарас, слышавший этот разговор, решил вступиться за юношу. Он немного знал казахский язык и, подойдя к девушкам, сказал:

— Что вы напали на бедного парня? Алимджан удалой джигит, такого нельзя не полюбить!.. Или вы завидуете своей подруге?

К словам гостя, который к тому же говорил на их родном языке, надлежало отнестись с уважением, и девушки примолкли, удивлённые и пристыжённые. А Тарас взял Алимджана за локоть и, дружески улыбнувшись, предложил:

— Пойдём отсюда, парень… От этих стрекотух всё равно не отбиться: их много, а ты один…

Он отвёл Алимджана в сторону и, с участием заглянув ему в глаза, задумчиво произнёс:

— Так вот о ком пело озеро… О молодой казашке по имени Тогжан!.. — И, вздохнув, неожиданно признался: — Я тоже любил одну девушку. Ганной её звали…

Некоторое время они стояли молча; Алимджан думал о своей любимой, а Тарас — о Ганне и о проклятом наваждении, которое люди называют Любовью… Тогжан… Имя красивое. У Алимджана, когда он слышит это имя, сердце трепещет, как раненый сокол! Ведь и для него, для Тараса, нет имени слаще и горше, чем имя далёкой зазнобы, принёсшей ему столько страданий. Не любила она его, а он всюду искал её, думал о ней и, если бы умел петь, пел бы только о своей любви и своей любимой, как Алимджан на берегу озера.