Ричард Хилдрет - Белый раб

Мне ещё не вполне было ясно, чем объяснить поступки полковника, Было ли это просто повой вспышкой досады и гнева по поводу того, что я так неуместно и бесплодно взывал к его отцовским чувствам? Или это противодействие нашему браку имело другие причины, такие, о которых я не мог спокойно помыслить? Разумеется, Касси я об этом не должен был говорить, это бы её испугало и заставило страдать. Впрочем, возможно, что на полковника повлияло и ещё одно обстоятельство: самого его оно нисколько не порочило, а моему и Касси самолюбию могло даже льстить. Но об этом говорить было нельзя, для этого надо было сначала раскрыть ей глаза на всё, а я не считал себя вправе этого делать.

Касси знала, что она дочь полковника Мура; по ещё в начале нашего знакомства я понял, что она ничего не знала о том, что я его сын. Что же касается миссис Мур, то у меня есть все основания думать, что она отлично была осведомлена и о том и о другом; такие вещи никогда почти не могут укрыться от женского любопытства, а тем более от любопытства ревнивой жены. Как бы там ни было, но, зная всё, она не видела препятствий к моему браку с Касси. Не видел их и я. Разве я мог подчиняться правилам приличия? Вот они, мягкие слова, оправдывающие самую нечеловеческую жестокость! Во имя этого приличия мне отказывали в праве иметь отца, считая родственную связь между нами не существующей, — и в то же время восставали против нашего брака с Касси единственно по причине этого родства?

Но я знал, что Касси чаще руководствуется чувством, чем рассудком. Хоть она выросла и была воспитана в рабстве, она обладала способностью тонко чувствовать. Она принадлежала к секте методистов и, несмотря на беззаботную весёлость, всегда благочестиво выполняла всё, что требовала её религия. Я боялся ставить под угрозу наше счастье, мучая Касси сомнениями, которые считал излишними. Я и раньше никогда не говорил ей, кто мой отец, а теперь и подавно не склонен был заговаривать с ней об этом. Поэтому, выслушав её рассказ, я просто сказал ей, что, как бы ни была сильна ненависть ко мне полковника, я твёрдо знаю, что ничем не заслужил его нерасположения.

Последовало минутное молчание. Я крепко сжал руку Касси и прерывающимся голосом спросил её, что она думает делать.

— Я твоя жена, — ответила она. — И никогда никому, кроме тебя, принадлежать не буду!

Я прижал её к своему сердцу. Мы опустились на колени и обратились к богу с горячей мольбой благословить наш союз. Это был единственный обряд, который мы имели возможность совершить. Но неужели, если бы двадцать священников благословили нас, объятия наши могли быть от этого горячее, а союз наш крепче?

Встречаться со мной моей жене удавалось только украдкой. Спала она в комнате своей госпожи, на ковре. Доски пола считаются в Америке вполне приемлемым ложем для невольника и даже для любимой хозяйской служанки.

Ночью Касси приходилось по нескольку раз подниматься, чтобы выполнить какое-нибудь требование мисс Каролины, которая привыкла вести себя как избалованный ребёнок. В часы, когда Касси бывала у меня, её отсутствие могло быть обнаружено, и этим она подвергала себя большому риску. Стоило ей попасться, и ничто — даже могущество красоты, которую так ярко воспевают поэты, — не спасло бы её от плети.

Как ни кратковременны, как ни редки были посещения Касси, всё же их было достаточно для того, чтобы создать и поддерживать в моей душе чувство, удивительное своей новизной. Жена моя редко бывала со мной, но образ её всегда стоял перед моими глазами, делая меня нечувствительным ко всему, что не имело отношения к ней. Всё окружающее тонуло в каком-то блаженном сне. Тяжёлая работа в ноле уже не угнетала меня. Я даже не ощущал ударов плети, на которые не скупился надсмотрщик. Душа моя была так переполнена радостью, которую я черпал в нашей огромной любви и в ожидании встреч, что для тяжёлых переживаний в ней не оставалось места. Сила моей страсти была такова, что она брала верх над неудовлетворённостью и тревогой: едва только я прижимал к груди мою нежную подругу, как для меня наступали минуты блаженства. Я был счастлив. Большего счастья я не представлял себе, да и не хотел ничего другого.

Упоение любовью с одинаковой силой охватывает господина и раба. Это чувство постепенно поглощает всё остальные и находит удовлетворение в самом себе. Я испытал это. Даже находясь в самом жалком положении, я всё же был безмерно счастлив, и переполнявшая меня страсть делала меня нечувствительным ко всему, кроме неё самой.

Но человеку не свойственно долго пребывать в состоянии восторга. Состояние это скоро кончается, и за него чаще всего приходится расплачиваться слишком дорогой ценой, — ведь за ним неизбежно следуют обманутые надежды и горькое отчаяние.

И всё же я с радостью вспоминаю это время… То был один из немногих светлых периодов моей жизни, возвращаясь к которым, память моя старательно собирает разбросанные и еле заметные для глаза клочки прошлого — крохотные островки блаженства, затерянные среди бурного и мрачного океана.

Прошло недели две с тех пор, как Касси стала моей женой. Была ночь, и я сидел у дверей моей хижины в ожидании её прихода. На безоблачном небе ярко светила луна. Весь во власти счастья, я смотрел на её сияние, любуясь красотой этой ночи и благодаря бога за то, что он не дал дурным страстям, которые так часто порождаются униженным положением, возобладать надо мной и погасить во мне все высокие и благородные чувства.

Вдруг я увидел вдали человеческую фигуру. Я узнал бы её на любом расстоянии. Ещё мгновение — и вот я ужо держал в объятиях мою жену. Но, прижимая её к себе, я почувствовал, что она вся дрожит, а коснувшись щекой её лица, я заметил, что оно залито слезами.

Тревога охватила меня, и я увлёк Касси в дом, умоляя сказать, что могло так взволновать её, Но вопросы мои только усиливали её волнение. Она склонилась головой ко мне на плечо и горько зарыдала. В течение нескольких минут она была не в силах произнести ни слова. Я не знал, что делать, что подумать. Я старался успокоить её, целовал её мокрые от слёз щёки и прижимал руку к её колотившемуся сердцу, как будто этим мог его успокоить. Наконец волнение Касси немного улеглось, но я не скоро ещё мог узнать из её прерывистых слов, что было причиной её страха.

С самого дня своего приезда полковник Мур стал проявлять к ней исключительное внимание. Он часто делал ей разные мелкие подарки, часто искал случая заговорить с ней и каждый раз в полушутливой форме делал комплименты её красоте. Он позволял себе даже кое-какие недвусмысленные намёки; Касси делала вид, что не замечает их, однако полковник на этом не остановился и перешёл к словам и действиям, смысл которых стал уже настолько явным, что отделаться непониманием было нельзя. Его поведение задевало женскую скромность Касси, её любовь ко мне и её религиозные чувства. Бедняжка дрожала при мысли об участи, которая ей грозила. Но до этого дня она не решалась поделиться со мною своей тревогой. Ей не хотелось мучить меня рассказами об оскорблениях, которым она подвергалась, ведь она знала, что, несмотря на жгучую боль, с которой они отзовутся во мне, я буду не в силах отомстить за обиду.