Алесь Адамович - Я из огненной деревни…

Те, что в Испаниях и в Аргентинах прятались, а теперь в Западной Германии живут как добродетельные «деловые люди» и «любящие отцы семейств» — вон как обидчиво они (и их защитники) уверены в своем праве не только на жизнь, на «срок давности», но и в своей «патриотической обязанности» присутствовать среди новых поколений.

А эти, их жертвы, жертвы нечеловеческой жестокости люди с огненной памятью несут в себе — потому, что они люди! — проклятые вопросы, терзавшие всех великих мучеников за человека и человечество: от Данте и Шекспира до Толстого и Достоевского.

Так что же помнит и что может помнить человек через столько лет?

Поразительно много и, оказывается, на удивление, подробно — если это касается таких событий. Были бы только слова — передать пережитое. Но и слова есть, находятся, особенно у женщин. У мужчин, как правило, слова не так точно прилегают к воспаленной памяти. Но тоже не у всех, о чем свидетельствует рассказ Ивана Максимовича Савицкого.

Каратели ворвались в деревню Збышин Кировского района Могилевской области, а молодой партизан Савицкий [16] См . главу «Збышин». как раз из лесу пришел, надо было наведаться к сестре. Оружие он спрятал на опушке. Кинулся в хлев, на чердак и оттуда наблюдает, видит. И вот что помнит. Как запомнил человек:

«И мне через фронтон видно, что через речку бегут две женщины. А вот так передо мной сарай стоял. И там стоит станковый пулемет, и они через речку стреляют в этих бегущих женщин. И вот, представляете! Мне вот этот сектор из-за досок фронтона виден, где бегут женщины, а дальше за доской не видно. А выскочить они должны вот тут — там снова мне видно. Там я их снова увижу. И когда женщины вот тут из-за доски не выскочили, я понял, что убили, что в Збышине убивают людей…»

Или то место из рассказа Ивана Савицкого, как человек стоит в подожженном сарае, не может сразу выскочить, потому что убийцы где-то близко, стоит в самой середине и терпит, пока можно, и сам удивлен, что терпит:

«Ну, знаете, когда свечка горит, так по краям жарко, а в середине — нет. Горит хлев кругом меня, а я стою. И когда мне уже невозможно было стоять, меня припекать начало, я и полез под стену…»

Временами, особенно когда женщин слушаешь, начинает казаться: вот только что человек оттуда ! Вырвался и прибежал к людям и говорит о том, как и что было с ним, в его деревне, и сам удивлен, почти не верит, что живой. И что оно взаправду было, уже будто не верит, потому что вот здесь все по-прежнему, а ему ж показалось, что всюду, что уже навсегда — это так . («Я уже думала, что всех подряд уничтожают, на всей земле…»)

Домна Васильевна Щемелева [17] См . главу «Тридцатый». рассказывала нам, что когда она нашла среди трупов раненого сына, когда тянула его на спине три или больше километров в лес, так после того ходила, жила, не выпрямившись. Долго, несколько лет, спина такой оставалась. Будто все еще несла женщина на себе жуткую тяжесть того дня…

Вот и не удивительно, что такое не позволяет и памяти человеческой выпрямиться до конца, сбросить все с себя. Не может так человек. Потому что он — человек.

Сначала некоторые сами не верят, что все помнят, что так близко оно. «Ох, хлопчики, ведь когда было это!..» Но скажет слово, другое, тронет, дотронется и вдруг такие подробности вспомнит, на такие острые углы памяти начнет натыкаться… И понимаешь, что человек помнит все и всегда, однако есть память, прикасаться к которой боязно, больно.

А был же когда-то первый рассказ об этом — самый жгучий. Когда только человек вырвался из пекла, прибежал к людям или они его выхватили из лап палачей.

И вот чудится, и очень часто, что и мы слушаем именно тот рассказ — самый первый. Столько там первого чувства, первой слезы, первых самых правдивых слов.

Некоторые сначала и надолго онемели.

Как говорит Мокрина Ковальчук из Княжеводцев Мостовского района Гродненской области: «Я тогда, може, пять дней не пила и не ела… Все побили, все попалили — Даже и вороны не каркали. Такой был страх…»

А потом (а кто и сразу) рассказывали людям. И как тогда, впервые и первым людям рассказали, так оно, может быть, и держится, вписалось в память. В память самого рассказчика, на огненной «ленте памяти» его. Так случилось, что некоторых людей (в Борках Кировских, в Великой Гароже и Брицаловичах Осиповичского района) одному из нас записывать довелось дважды. Четыре года прошло, а казалось, что прослушиваешь — на магнитную ленту записанное. И интонация, и детали, и слова — все почти то же. И вместе с тем — по чувству, непосредственности — как впервые рассказанное. Чаще всего, за несколькими исключениями — так. Единственный на всю жизнь рассказ, но каждый раз звучит как впервые — потому что через такую боль прорывается, через такую муку души!..

Чувствуется, что некоторые много раз рассказывали соседям, может, детям (новым детям — об их убитых сестричках, братиках). Но тут приехали к ним незнакомые люди издалека, с разными аппаратами, и просят вспомнить все и как можно более подробно, а соседи тоже здесь, слушают, что не раз уже слышали или даже сами своими глазами видели: и дополнят, и напомнят…

И тогда бывает, что включается как бы еще одна «секция» человеческой памяти: о тех ночах без сна, когда ты снова и снова это представлял, видел, вспоминал — все до мелочей.

…Как соседка, видя немцев, что окружили деревню, и услышав крик: «И нас убьют!» — вдруг сказала своему восьмилетнему мальчику: «Сынок мой, сынок, что ж ты в эту резину обулся? Твои ж очень будут ножки долго гореть. В резине».

( Анастасья Илларионовна Касперова. Борки Кировского района.)

…Или как люди сидели, спрятавшись в жите, а убийцы бегали, искали их, а каски звенели о колосья…

( Петр Николаевич Малащенко. Лозки Калинковичского района.)

…Или как, перестреляв соседнюю деревню, каратели укрылись от дождя, став под стреху, стоят вдоль двух стен, а в хате той — люди, и слышат, как твердо каски немцев стучат о стены…

( Алена Григорьевна Жарченко. Рудня Россонского района.)

…Как думалось среди убитых, как боялись те, которых пуля миновала: «Снег на убитых не тает, а на мне — тает. Заметят!..» Или: «Почувствовал я дрожь от холода и думаю: увидят!..»

Память снова и снова поднимает из своих глубин то, что поразило самого человека неожиданностью, жутким несоответствием всем обстоятельствам.

Еве Тумановойиз деревни Красница Быховского района очень уж запомнилось, как она, тогда еще подросток, увидев, поняв, что убивают всех подряд: «…в дом вскочила растерянная, понимаете. А мысли такие… Еще жить думалось. Лежал узелок одежи, дак думаю: „Возьму я хоть узелок, сожгут же, дак переодеться не во что, я ж в одной одежке“. А тогда думаю: еще посмеются, скажут: „Убивают, а она узел какой-то!..“»