Саймон Монтефиоре - Сашенька

В дальнейшем меня избивали ежедневно кожаным ремнем и резиновыми дубинками, нанося удары по тем же местам.

Боль была такой сильной, словно меня облили кипятком или кислотой. Я многократно терял сознание, плакал, кричал и умолял своих мучителей сообщить Вам, товарищ Сталин, через что мне приходится пройти. Когда я упомянул Ваше имя, меня ударили по лицу, сломав нос, скулу и мои очки, без которых я фактически слеп. К тому же меня стали бить по позвоночнику.

Большевистская гордость едва позволяет мне рассказать Вам, уважаемый и любимый товарищ Сталин, о том, что произошло дальше. Даже говорить об этом мне очень больно: когда я, избитый и совершенно беспомощный, лежал на полу, упорно отказываясь лгать партии, следователи запятнали самое имя партии Ленина — Сталина. Они справили малую нужду прямо мне на лицо и в глаза. Даже на каторге я никогда не испытывал ничего и близко похожего на этот страх и эту боль.

Сейчас я нахожусь в своей камере, все во мне дрожит, даже карандаш и то трудно удержать в руках.

Я запуган до такой невероятной степени — я, революционер с почти сорокалетним стажем, — что испытываю чудовищное искушение солгать Вам, Иосиф Виссарионович, и обвинить себя и других товарищей (в том числе ряд честных ответственных работников), хотя это уже само по себе было бы преступлением перед партией.

Я отдаю себе полный отчет в том, что нашему великому государству для защиты своих завоеваний и победы над врагами необходимо и такое оружие, как террор. Я поддерживаю наши доблестные органы в их борьбе с врагами народа и иностранными шпионами. Сам по себе я мало что значу; наша партия и ее благородные цели — вот что действительно ценно. И все же я уверен, что Вам ничего не известно об описанной мною практике следствия. Поэтому я прошу Вас — уважаемого давнего товарища, великого вождя рабочего класса, нашего Ленина сегодня — разобраться в данном вопросе и избавить от незаслуженных страданий людей, искренне преданных делу партии и лично Вам, товарищ Сталин.

Мендель Бармакид, член ВКП(б) с 1900 года».

Напротив нее сидел похожий на мертвеца старик с желтой просвечивающейся кожей и пучками грязно-каштановых волос на шероховатом, покрытом струпьями скальпе. Он посасывал десны, нервно оглядываясь, яростно чесался, а потом вдруг надолго застыл, будто в ступоре.

Сашеньке еще не доводилось встречать настоящих зэков, но все в этой развалине кричало, что он зэк, бывалый «сиделец» ГУЛАГа. Она чувствовала, что он много лет провел на Колыме, на рудниках или на лесоповале. От него даже не пахло тюрьмой, у него угасла сама тяга к жизни, которая еще бурлила у самой Сашеньки. Эта изношенная человеческая оболочка существовала без всякой надежды и без души. Сейчас она поняла истинный смысл любимого выражения Берии, да и ее Вани: «стереть в порошок».

Раньше она его не понимала.

Сашенька вгляделась в лицо, на глаза навернулись слезы неужели это барон Самуил Цейтлин, арестованный в 1937 году? Нет, не может быть, чтобы это был ее отец. Этот человек не мог быть ничьим отцом.

Кобулов в предвкушении причмокнул губами — Сашенька заметила, как следователю не терпится приступить к допросу.

— Вы узнаёте друг друга? — резко спросил Могильчук.

— Отвечайте, заключенный, — сказал Родос преувеличенно любезно. — Вы ее узнаёте?

Сашенька покопалась в собственной памяти. Кто он?

Ему, должно быть, лет восемьдесят. Он громко сглотнул и открыл рот. У него не было ни одного зуба, его десны были бледными, покрытыми язвами.

На его шее она заметила пятно и поняла, что это синяк.

— Это она! Она! — заявило создание удивительно ровным, учтивым и хорошо поставленным голосом. — Разумеется, я ее узнаю.

— Назовите ее имя! — тут же потребовал Родос.

— Она совсем не изменилась, даже похорошела.

— Говорите громче! Кто она?

Человеческая оболочка самодовольно ухмыльнулась Родосу.

— Думаете, я забыл?

— Хотите, чтобы я напомнил? — спросил Родос, пощипывая жесткие черные волоски, растущие из бородавки на подбородке.

— А что меня ожидает после допроса? Вы избавите меня от страданий?

Родос погладил себя по волосам.

— Если вы более не желаете состязаний по вольной борьбе… — Родос встал и заорал голосом, который выдавал маниакальную жестокость: — Как ее зовут?

Заключенный замер. Сашенька подпрыгнула и покрылась испариной.

— Вы снова будете меня бить? Не нужно. Это баронесса Александра Цейтлина — Сашенька, которую я когда-то любил.

Родос направился к двери.

— У меня назначена встреча, — сообщил он Кобулову.

— Желаю приятно провести время, — откликнулся тот. — Продолжайте, следователь Могильчук.

— Обвиняемая Цейтлина-Палицына, вы узнаете заключенного? — спросил Могильчук.

Сашенька отрицательно покачала головой.

— Заключенный, назовите свое имя! Петр Иванович Павлов. — Это был другой голос, из другого города, другого времени.

— Это не настоящее ваше имя, верно? — мягко стелил Могильчук. — Это вымышленное имя, под которым вы более десяти лет скрывались в облике учителя из Иркутска. На самом деле вы белогвардейский шпион. Посмотрите на обвиняемую и назовите свое настоящее имя.

Беня Гольден сидел на стуле перед следователем Борисом Родосом.

— Вас арестовали за измену и антисоветскую деятельность, — сообщил Родос. — Вы признаете свою вину?

— Нет.

— Почему тогда вас арестовали? Как думаете?

— Роковая цепь случайных обстоятельств и моя неспособность писать.

Родос хрюкнул и вчитался в свои бумаги.

— Значит, вы писатель, я правильно понял?

Неудивительно, что Могильчук хотел вас допросить. Я считаю вас просто грязным предателем и куском дерьма. Писатель, надо же! Беня не мог сдержать удивления.

— Два года назад я написал книгу рассказов «Битва за Испанию», она имела успех, потом…

— Да плевать мне на твои писания, жалкий говнюк! — брызгал слюной Родос. — Я вижу перед собой самодовольного жида, которого могу сломать как спичку. Я тебя в порошок стереть могу!

В этом Беня ни капли не сомневался. Родос со своей приплюснутой лысой головой, огромными плечами и короткими ножками напоминал ему гиену. Беня боялся потерять тех, кого любил: детей, жену, но больше всего — свою дорогую Сашеньку. Только их безопасность сейчас имела значение. Итак, за что вас арестовали?

— Я честно говорю: не знаю. Я жил в Париже, знаком с французскими и американскими писателями. Я знал также некоторых генералов, впоследствии арестованных, оказавшихся троцкистами.

— И? Не заставляй меня открывать ящик стола, где лежат дубинки, чтобы превратить твой жидовский нос в кровавое месиво. Я люблю вольную борьбу — так мы это здесь называем. Признавайся в своих преступных и аморальных деяниях — вот тогда я тебя и пальцем не трону. Рассказывай все про свои грязные делишки в номере 403 гостиницы «Метрополь».