Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната

— Да, да! Он давно ничего не получал, и искушение, может быть, стало слишком сильным для него, — ответил Лундель и затянул пояс на два отверстия, обдумывая, что он сам сделал бы на месте Олэ.

— Да, не будешь больше, чем человеком, а человек себе самому ближе всего, — сказал Селлен, знавший наверно, что он сделал бы. — Но я не могу дольше ждать; мне нужны краски, если бы даже пришлось их украсть. Я поищу Фалька.

— Ты хочешь еще повысосать из бедного малого? Ты еще вчера только взял у него на раму. И это были не малые деньги.

— Дорогой мой! Я принужден забыть о стыде; тут ничего не поделаешь. Чего только не приходится сносить? Впрочем, Фальк великодушный человек, понимающий, в какое положение можно попасть. Во всяком случае я иду теперь. Если Олэ придет, то скажи ему, что он скотина! Прощай! Приходи в «Красную Комнату»; там мы увидим, смилостивится ли наш хозяин и даст ли нам что-нибудь поесть до захода солнца! Запри дверь, если уйдешь, и положи ключ под порог! Прощай!

Он ушел и вскоре он стоял перед дверью Фалька на улице Граф-Мати. Он постучался, но не было ответа. Он открыл дверь и вошел. Фальк, которому, должно быть, снились тревожные сны, вскочил и глядел на Селлена, не узнавая его.

— Добрый вечер, брат, — приветствовал его Селлен.

— Ах, это ты? Мне снилось что-то странное. Добрый вечер! Садись и выкури трубку. Разве уже вечер?

Селлену показались знакомыми эти симптомы, но он не подал виду и продолжал беседу.

— Ты, должно быть, не был сегодня в «Оловянной Пуговице»?

— Нет, — отвечал Фальк смущенно, — я не был там, я был в «Идуне».

Он не знал наверняка, приснилось ли ему это или он действительно был там; но он был рад, что сказал это, так как он стыдился своей неудачи.

— Это хорошо, — подтвердил Селлен, — в «Оловянной пуговице» неважный стол.

— Да, конечно, — сказал Фальк. — Их бульон никуда не годен.

— Да, а потом еще старый эконом стоит и считает бутерброды, негодяй.

При слове «бутерброд» Фальк пришел в сознание, но он не чувствовал голода, хотя и замечал некоторую слабость в ногах. Но эта тема ему была неприятна, и надо было ее сейчас же переменить.

— Скажи пожалуйста, — сказал он, — ты к завтрашнему дню окончишь картину?

— К сожалению нет!

— Что случилось?

— Я никак не могу кончить!

— Ты не можешь? Почему же ты не сидишь дома и не работаешь?

— Ах, это старая, вечная история, дорогой брат. Нет красок, красок!

— Этому можно помочь: может быть, у тебя нет денег?

— Будь у меня деньги, не было бы никакой беды!

— У меня тоже нет. Что тут делать?

Селлен опустил глаза, пока взгляд его не достиг уровня жилетного кармана Фалька, в который уходила очень толстая золотая цепочка; не потому что Селлен думал, что это золото, настоящее золото, ибо этого он не мог бы понять, как можно быть настолько сумасбродом, чтобы носить столько золота на жилете. Его мысли приняли между тем определенное направление.

— Если бы я, по меньшей мере, имел бы что заложить; но мы были так неосторожны, что в первый солнечный апрельский день отнесли наши зимние пальто в заклад.

Фальк покраснел. Он еще не делал таких вещей.

— Вы закладывали пальто? — спросил он. — Разве вам дали что-нибудь за них?

— За всё можно что-нибудь получить, за всё, — подчеркнул Селлен, — если только имеешь что-нибудь.

Перед глазами Фалька всё завертелось. Он сел. Потом он вытащил свои золотые часы.

— Что, как ты думаешь, можно получить за это вот с цепочкой?

Селлен взвесил будущие заклады на руке и оглядел их взглядом знатока.

— Это золото? — спросил он слабым голосом.

— Это золото!

— С пробой?

— С пробой!

— И цепочка тоже?

— И цепочка тоже!

— Сто крон! — объявил Селлен и так потряс руку, что цепочка зазвенела. — Но жалко! Тебе не надо закладывать своих вещей из-за меня.

— Тогда для меня, — сказал Фальк, не желавший блистать альтруизмом, которого у него не было. — Мне тоже нужны деньги. Если ты превратишь их в деньги, ты окажешь мне услугу.

— Ну, пожалуй, — сказал Селлен, не хотевший слушать своего друга. — Я заложу их! Соберись с духом, брат. Жизнь порой горька, видишь ли, но надо с ней бороться.

Он похлопал Фалька по плечу с сердечностью, редко проникавшей сквозь броню насмешки, которую он носил.

Потом они пошли.

Было семь часов, когда всё было сделано. Потом они купили красок, а после пошли в «Красную Комнату».

«Салон» Бернса только начинал играть свою культурно-историческую роль в стокгольмской жизни, положив конец нездоровой кафешантанной атмосфере, процветавшей в шестидесятых годах в столице и оттуда распространившейся по всей стране. Здесь с семи часов собирались толпы молодых людей, находившихся в ненормальном положении, которое наступает, когда покидаешь отчий дом, и длится, пока не обзаведешься своим.

Здесь сидели толпы холостяков, убежавших из одинокой комнаты к свету и теплу, чтобы встретить человеческое существо, с которым можно было бы поболтать. Хозяин делал несколько попыток занимать публику пантомимой, акробатами, балетом и тому подобным; но ему ясно выразили, что сюда приходили не веселиться, а отдыхать; нужна была комната для беседы, для собраний, где можно было бы всегда найти знакомых. Так как музыка не мешала разговаривать, даже скорее способствовала, то ее терпели, и она, мало-помалу, стала вместе с пуншем и табаком необходимым элементом стокгольмского вечера.

Таким образом салон Бернса стал клубом молодежи всего Стокгольма. И каждый кружок избрал себе угол; колонисты из Лилль-Янса завладели внутренней шахматной комнатой за южной галереей, которая за свою красную мебель и ради краткости получила прозвище «Красной Комнаты». Там непременно встречались, хотя днем все были рассыпаны, как горох; оттуда делались настоящие набеги в зал, когда нужда была велика и надо было достать денег. Тогда устраивали цепь: двое шли с боков по галереям и двое шли вдоль по залу; выходило нечто в роде невода, который редко вытаскивали пустым, так как новые гости всё время протекали.

Сегодня в этом не было надобности, и поэтому Селлен так спокойно опустился на красный диван в глубине комнаты. После того как они разыграли друг перед другом маленькую комедию, обсуждая, что бы им выпить, они решили, что надо есть. Они только что начали трапезу, и Фальк почувствовал, как росли его силы, как вдруг длинная тень упала на их стол — перед ними стоял Игберг, столь же бледный и изможденный, как всегда. Селлен, находившийся в счастливых обстоятельствах и потому бывший добрым и вежливым, тотчас же спросил, не может ли он составить им компанию, каковую просьбу поддержал и Фальк. Игберг церемонился, оглядывая содержимое блюд и стараясь прикинуть, будет ли он сыт или полусыт.