Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната

После этого приступили к туалету, состоявшему, главным образом, в умывании у старого колодца. Селлен, бывший всё же франтом, вынул из-под скамьи пакет, завернутый в газетную бумагу, из которого он вынул воротничок, манжеты и манишку — все бумажное; затем он долгое время стоял на коленях над отверстием колодца, чтобы повязать в качестве галстука коричневато-зеленую шелковую ленту, полученную в подарок от девушки, и особым образом причесать волосы; вычистив потом сапоги листом лопуха и шляпу рукавом, воткнув гиацинт в петлицу и взяв камышовую трость в руки, он был готов. На его вопрос, скоро ли придет Ренгьельм, Лундель ответил, что он будет свободен лишь через несколько часов, так как он должен помочь ему рисовать; Лундель имел обыкновение рисовать между двенадцатью и двумя. Ренгьельм был покорен и повиновался, хотя ему и было тяжело расстаться со своим другом Селленом, которого он любил, тогда как Лундель ему был, поистине, отвратителен.

— Мы, во всяком случае, встретимся сегодня вечером в «Красной Комнате!» — утешал Селлен, и с этим все согласились, даже философы и моралист Лундель.

По дороге в город Селлен посвятил Фалька во все тайны колонистов. Он сам порвал с академией, потому что взгляды его на искусство были совсем различны; он знал, что обладает талантом и что когда-нибудь добьется успеха, если до этого и пройдет много времени; конечно, было очень трудно создать себе имя без королевской медали. И естественные препятствия воздвигались на его пути: он родился на безлесном побережье округа Галланд и привык любить величие и простоту этой природы; публика же и критика любила как раз в это время детали, мелочи; поэтому его не покупали; он мог бы писать как другие, но этого он не хотел.

Лундель же, наоборот, был человеком практичным, — Селлен выговаривал «практичный» всегда с презрением; он писал по вкусу и желанию толпы; он никогда не страдал бессилием; он, действительно, покинул академию, но из-за тайных практических целей и совсем он с ней не порвал, хотя и рассказывал это повсюду. Он имел довольно хороший заработок рисунками для журналов; несмотря на незначительность таланта, он должен когда-нибудь иметь успех, как вследствие своих связей, так и вследствие интриг; последним он научился у Монтануса, уже создавшего несколько планов, успешно осуществленных Лунделем, а Монтанус — это был гений, хотя он был страшно непрактичен.

Ренгьельм был сыном бывшего богача на севере в Норланде. Отец имел большое имение, которое однако потом перешло в руки управляющего. Теперь старый дворянин был довольно беден, и желание его было, чтобы сын извлек урок из прошлого и в качестве управляющего добыл бы снова имение; поэтому он посещал торговую школу, чтобы изучать сельскохозяйственную бухгалтерию, которую он ненавидел. Это был славный малый, но несколько слабовольный, и он подчинялся хитрому Лунделю, который не пренебрегал получать натурой гонорар за свою мораль и защиту.

Тем временем Лундель и барон принялись за работу, т. е. барон рисовал, а учитель лег на лежанку и наблюдал за его работой, т. е. курил.

— Если ты будешь прилежен, ты можешь пойти со мной обедать в «Оловянную Пуговицу», — обещал Лундель, чувствовавший себя богатым с теми двумя кронами, которые он спас от гибели.

Игберг и Монтанус скрылись на лесистый холм, чтобы проспать середину дня. Ола сиял после своих побед, но Игберг был мрачен: он был превзойден своим учеником. Кроме того, у него озябли ноги, и он был необычайно голоден, ибо оживленный разговор о еде пробудил в нём дремавшие чувства, не прорывавшиеся целый год наружу. Они легли под сосну; Игберг спрятал под голову драгоценную книгу, которую он никогда не хотел давать Ола, и вытянулся во всю свою длину. Он был бледен как труп, холоден и покоен как труп, потерявший надежду на восстание из мертвых. Он смотрел, как маленькие птицы над его головой клевали ствол сосны и бросали в него чешуйки; он смотрел, как пышущая здоровьем корова паслась среди осин, и видел, как подымается дым из трубы у садовника.

— Ты голоден, Ола? — спросил он слабым голосом.

— Нет, — сказал Ола и кинул голодный взгляд в сторону чудесной книги.

— Эх, быть бы коровой! — вздохнул Игберг, сложил руки на груди и предал душу свою милосердному сну.

Когда его тихое дыхание стало совсем правильным, бодрствующий друг его осторожно вытащил книгу, не нарушая его сон; затем он лег на живот и стал поглощать драгоценное содержание книги, совсем забывая при этом о «Печном Горшке» и «Оловянной Пуговице».

Прошло несколько дней. Двадцатидвухлетняя жена Карла Николауса только что выпила свой кофе в постели, в колоссальной постели красного дерева в просторной спальне. Было еще только десять часов. Муж ушел с семи часов и принимал внизу на пристани лен. Но не потому, что она надеялась на то, что он не скоро вернется, молодая женщина позволила себе так долго оставаться в постели, хотя это не нарушало обычаев дома. Она была только два года замужем, но уже успела провести реформы в старом, консервативном мещанском доме, где всё было старо, даже прислуга; и эту власть она получила, когда её муж объяснялся ей в любви и она дала ему свое согласие, т. е. милостиво разрешила освободить себя из ненавистного родительского дома, где она должна была вставать в шесть часов, чтобы целый день работать. Она хорошо использовала то время, когда была невестой; она собрала все гарантии, чтобы иметь право вести личную жизнь, свободную от вмешательства мужа; правда, эти гарантии состояли только из обещаний, данных человеком в любовной горячке, но она, остававшаяся в полном сознании, приняла их и записала их в своей памяти. Муж же, наоборот, был склонен после двухлетней, бездетной брачной жизни забыть все эти обязательства в том, что жена может спать сколько захочет, пить кофе в постели и т. д.; он был даже настолько не великодушен, что напомнил ей, что извлек ее из тины и при этом принес себя в жертву! Он совершил mésalliance — её отец был сигнальщиком во флоте.

Ответов на эти и подобные упреки она искала, лежа в постели; и так её здравый смысл за время их долгого знакомства никогда не отуманивался увлечением; она умела им хорошо пользоваться. Не без радости, поэтому, услыхала она признаки возвращения своего мужа. Хлопнула дверь в столовой, и тотчас раздался громкий рев, так что жена спрятала голову под одеяло, чтобы скрыть свой смех. Шаги раздались по ковру соседней комнаты, и в дверях спальни появился гневный муж с шляпой на голове. Жена повернулась к нему спиной и поманила его сладчайшим голосом:

— Это ты, мой дурачок? Подойди ближе, подойди ближе!

Дурачок (это было ласкательное название, но были еще и лучшие) не проявлял никакой охоты подойти, остановился в дверях и закричал: