Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают

— Пашка, не дури! Хозяева поймают, портки сымут. Вот истинный бог не брешу, отдерут тебя когда‑нибудь плетьми! — ворчал дед.

— Так и снимут! Я во как бегаю! — Пашка, стуча сапогами, убегал от деда. Беспомощный слепой, склонив голову, останавливался, прислушивался — действительно ли удрал его поводырь.

Просил дед по–особому, напевая под окнами божественные стихи. А внук, вторя деду, тянул охрипшим голосом:

— Подайте за–ради Христа милостыньку слепому со сиротами–и.

Им выносили куски хлеба, копеечки, лук, чеснок, а иногда и остатки пирога с вишнями или курагой.

Блаженно улыбаясь, дед осторожно отщипывал сладкий кусочек, нюхал его и потом совал своему поводырю.

— На, съешь! Кажись, сладкий пирожок подали православные, ишь, какой липкий, сам в рот просится, да не забудь лоб перекрестить.

Пашка торопливо обмахивал себя крестным знамением, запихивал за обе щеки сладкий кусок и за рукав тянул деда дальше, пока подаяниями не заполнялись доверху их засаленные сумки.

Хотя старшему и не хотелось рано подниматься по утрам, хотя по привычке он и ругался с дедом, все же своею обязанностью он был доволен: по крайней мере, целый день был сыт, к тому же много видел и много слышал, знал о всех событиях в станице.

Излишки подаяний они продавали кабатчику, а на вырученные деньги покупали соль, спички, керосин и прочие необходимые мелочи. К праздникам даже удавалось для кого‑нибудь из ребят купить ситцу на рубашонку.

Летом было ещё ничего. А зимой мёрзли. Мерзли на улице, мёрзли в своей покосившейся хатёнке. Не часто удавалось протопить большую русскую печь. Солому давал сосед. За это Манька, сестрёнка Пашки, всю весну и лето пасла его гусей. Спали все на печи покотом, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись дерюгой. Под пасху сердобольные соседки подмазывали и подбеливали хатёнку Малышевых. А с крышей уже ничего нельзя было сделать. Она прогнила и надвинулась на самые окна. Издали походила на большую чёрную шапку на стариковской голове.

Но Пашка любил свою хату, хвастался своим друзьям–побирушкам, что они, слава богу, не ходят по дворам ночевать, а имеют свой дом.

У самого порога росла акация — гордость Пашки. Других деревьев не было во дворе, да и двора‑то не было: хата да акация, и никакой ограды. Каждую весну Пашка перестраивал скворечню, высоко подвязывал её на дереве, радостно встречал скворцов.

Когда Пашку дразнили казачата, выкрикивая: «Ни кола, ни двора, зипун — весь пожиток», — Пашка искренне возмущался:

— Брехня! А дом, а акация, а скворешня! Не видите? Глаза у вас повылазили?

В это утро Пашка шёл бодро. Он знал — раз идут на Козюлину балку, значит, обязательно зайдут к Шелухиным. Когда миновали двор Ковалевых, дед оживился:

— Внучек, а внучек! Никак Козюлина балка начинается?

— Козюлина. А откуда ты знаешь?

— Чую, что Ковалевы собаки брешут. Их хата крайняя. Барбос, ишь, как хрипит! Видать, обормоты никогда кобеля с цепи не спускали — задушенный у него брёх. Я его завсегда издалека различаю. Мы с тобой сейчас, внучек, к Сане Шелухиной зайдём.

— Пожалуй, обидится, если не зайдём, — поторопился Пашка с ответом.

Слепой улыбнулся:

— Это верно, што могут обидеться, если не зайдём.

Пашка, как свой, проворно взбежал на крыльцо шелухинской хаты, прильнул носом к стеклу и, нарочно гнусавя, пропищал:

— Подайте, не минайте, слепому на пропитание, богу во спасение!

Дед сам нащупал дверную щеколду. Добродушно покрякивая, он ввалился в хату. Как всегда, остановился у порога, перекрестился, поднял вверх незрячие глаза и запел хозяйкину любимую:

Раскачиваясь, он крутил ручку маленькой лиры. Незатейливый, к тому же старый инструмент шипел, жужжал и жалобно постанывал. Заунывные звуки, трогательные слова о деве Марии, ищущей своего распятого сына, заставили притихнуть детей большого шелухинского гнезда. А безвременно увядшее лицо хозяйки светлело: она любила пение слепца. Об этом он знал и потому непременно заходил в этот дом. После музыкального приветствия дед справился о здоровье семьи Шелухиных, неторопливо снял с себя сумки и уселся на низкую лавку у печки.

— Чем же угощать вас, гостички дорогие? — нараспев сказала Саня. — И ничегошеньки нету! Разве борщ вчерашний разогреть.

— Ты лучше книжку почитай! — попросил дед.

Он любил, когда хозяйка читала ему немудрёные потрёпанные книжонки со сказками.

Саня достала сказку о богатыре Тимоше и стала читать:

«— Эй, откуда ты?

— С саратовских степей!

— С саратовских? Слыхал о них довольно…»

Старик чуть слышно повторил: «С саратовских» — и радостно улыбнулся: саратовские степи были его родиной.

После того как сказка была прочитана, он вздохнул и заговорил:

— У нас саратовские степи просторные! Конца–краю им нет. Только земля аль казённая, аль помещичья, и жить трудовому человеку там негде. Обидел нас господь землёй! А степь просторная! Травы пахучие. Я там гуртовщиком у купца был. Гурты скота агромаднейшне перегонял к Волге. На этой работе и глаза остудил. А как ослеп, не нужен стал купцу. И пришлось перебраться на Кубань. Да и тут господь не забыл: наказал, видно за грехи. Остался с малыми сиротами христарадничать.

Саня сочувственно вздыхала и поддакивала. Она хорошо понимала горе старика. Шелухины хотя и были казаками, но жили не лучше нищих–иногородних.

А детям было скучно слушать разговор взрослых. Курносая Мотька, усевшись на лавку рядом с Пашкой, совала ему книжку и требовала:

— Найди мне «пы», найди!

Озадаченный Пашка чесал затылок.

А какая это «пы?» Ты сначала мне её покажи, вот я её тебе и найду.

Вмешалась старшенькая, Марфушка.

— А вот она какая, гляди: два столбика, а сверху перекладинка. Вот давай напишем слово «Петр». Это нашего папашки имя.

Она вставила в непослушные Пашкины пальцы карандаш. Пашка послюнявил его.

— Пиши один столбик. Та–ак! Теперь второй столбик, а сверху перекладинку. Это и есть твоя заглавная буква «Пы». Запомни, что она похожа на нашу калитку.

Пашка, боясь забыть букву, закричал деду:

— Дедушка, ты запомни — моя заглавная буква, как Шелухиных калитка.

Дед добродушно кивал головой, не прекращая разговор с хозяйкой.

А Марфушка продолжала:

— Пиши вторую букву рядом. Это «е», чтоб получилось «Пе». — Она водила Пашкиной рукой по бумаге. Непослушный карандаш в неумелых руках мальчика выводил каракули. А чтобы тот понимал, что собой представляет буква «е», маленькая учительница объясняла:

— Вверху петля, а снизу закорючка. Теперь надо писать «ты». Эта буква, как столбик с перекладиной наверху, а потом «ры» — это если подпереть левую руку в бок.